phd_paul_lector | Entries tagged with литература

Кругосветное путешествие Белинды

Гай Давенпорт

(Перевод с английского Д.Волчека, по сборнику «Изобретение фотографии в Толедо», издательство «Амфора», Санкт-Петербург, 2002 г.
«Открытки» надёрганы в интернете, авторство я потерял :)

Рональд Хейман в книге «Биография Кафки» (Оксфорд, 1981) пишет: «Однажды на улице Кафка встретил маленькую девочку, плакавшую оттого, что она потеряла куклу. Он объяснил ей, что кукла, которую он только что встретил, уехала, но обещала ей писать. Несколько недель он посылал девочке письма, в которых кукла описывала свои приключения. Мой рассказ – попытка восстановить эти – по-видимому, утраченные – письма.

* * *

Маленькая девочка, засунутая в коляску небрежной нянькой, обнаружила на пути домой, что забыла в парке свою куклу Белинду. Нянька успела посплетничать с товаркой, жеманно вихлявшей задом, полюбоваться гренадёрами в сапогах со скрипом, заглянувшими в парк поглазеть на нянек и с улыбкой раскланяться с ними. Она отправила письмо и позадирала нос перед всеми встречными. Лизавета тем временем пыталась поговорить с маленьким мальчиком, но тот лишь невнятно лепетал, поцеловала большую собаку, получила ответный поцелуй и помогла другой маленькой девочке насыпать песку в башмаки.

А Белинду забыли. Они вернулись и всё обыскали. Нянька была в ужасе. Лизавета рыдала. Мама и папа не знали, как её утешить, ведь это была первая трагедия в её жизни, и Лизавета использовала все её возможности. Горе стало ещё сильнее оттого, что у них к чаю был гость, герр доктор Кафка из Assicuracioni Generali*, пражский офис.

– Дорогая Лизавета, – сказал герр Кафка. – Ты так несчастна, что я должен сообщить тебе нечто удивительное. У Белинды просто не было времени тебе рассказать. Когда ты отвернулась, она встретила маленького мальчика, своего ровесника; возможно, куклу, возможно, мальчика, не могу сказать точно, – и он пригласил её в кругосветное путешествие. Отправляться нужно было немедленно. На разговоры времени не оставалось. Решать приходилось сразу. Такое бывает. Куклы, как тебе известно, рождаются в магазинах и знают больше, чем те из нас, кого приносят домой аисты. Мы так плохо разбираемся во многих вещах. Белинда очень спешила и просила передать, что будет писать тебе каждый день и что непременно известила бы о своих планах, если бы смогла вовремя тебя найти.
Лизавета только хлопала глазами.

На следующий день ей пришла открытка. Раньше она никогда не получала открыток. На картинке она увидела Лондонский мост, а то, что было написано с другой стороны, ей прочла мама, а потом ещё раз – отец, когда пришёл домой к ужину.
( Read more... )

Current Mood: Хм! :)
Current Music: Д.Шостакович, "Танцы кукол"

Оригинал взят у

synthesizer в post

Перед сном перечитывал «Анну Каренину» и решил, что Толстой – холодный препаратор чувств своих героев. Все-то он раскладывает по полочкам – каждый чих Вронского или Каренина, каждую слезинку Анны. Всему-то у него есть правильное и психологически точное объяснение. Анна рыдает после объяснения с мужем и знает то, знает другое, чувствует третье и даже четвертое… Точно читаешь ты не роман, а медицинское заключение, составленное Толстым. Со всем тем, проснувшись утром, я вдруг с ужасом подумал: «Аня беременна и все рассказала мужу! Что делать?! Выходить в отставку? Готовиться к дуэли с Карениным? Увозить ее к маме? Господи, ну почему как раз сейчас нет денег даже до получки…» – и только после того, как жена велела немедленно вставать, умываться и идти есть остывающую овсяную кашу, меня отпустило и даже стало казаться, что все образуется, как говаривал камердинер Степана Аркадьича Облонского.( Read more... )

Current Mood: Хм! :)

Не буду пытаться говорить красиво - добрые люди уже сказали, - просто сделаю перепост. Это книга, котрую ОБЯЗАТЕЛЬНО надо прочитать. И заиметь у себя дома.

Оригинал взят у

zurkeshe в «Оно, детство-то наше, в книге этой сидит, ножки свесило, ножик спрятало»

"Город Брежнев&"; добрался до Байкала и угодил в обзор с удивительным названием: Книги российской прозы, которые достойны любой премии

«Можно догадаться, что главная задача автора заключалась в том, чтобы максимально достоверно воспроизвести картину советской жизни «андроповской» эпохи, со всеми мельчайшими деталями. Словечки, анекдоты, мифы, всякие шуточки, памятные со времен пионерского детства – все эти подробности исчезнувшей жизни восстановлены и расставлены по полочкам тщательно, трепетно, с любовью. И человек, который помнит те времена, будет читать роман «Город Брежнев» уже ради вот этих вот крошечных и трогательных «приветов из прошлого». Что же касается сюжета, там довольно все запутано. Роман начинается как подростковый, рассказывает о жизни детей в советском пионерлагере – но уже очень скоро обернется крутой производственной драмой, в лучших традициях жанра, потом задребезжит мелодраматрическая сентиментальная линия, потом возникнет чуть ли не «ужастик» в духе романа «Убыр» того же Идиатуллина.»

И есть смысл собрать кусочки первых отзывов из Фейсбука, в котором, как известно, все безвозвратно теряется.

Ирина Богатырева

gb_i

«Писательское везение — в принципе издаться, но издаться красиво — это уже не везение, тут какая-то идеальная карма, накопленная за множество перерождений, нужна. И вот, кажется, теперь я знаю, у кого она есть: Шамиль Идиатуллин. Это когда берёшь в руки книгу — и прямо дар речи теряешь: и тебе формат нестандартный, а такой изящно-узенький, и обрез не белый, и супер с оформлением в строгом стиле, и на самой обложке вообще ни слова, и бумага тоненькая, так что объём — 700 страниц! — совсем не чувствуется и не подавляет заранее. В общем, не книга, а настоящее произведение искусства само по себе.»

Мария Порядина

«Роман о типичном взрослении в нетипичные годы меня увлёк, причём – что интересно – производственные «взрослые» фрагменты местами показались мне едва ли не увлекательнее подростковых переживаний. Картина мира здесь совершенно узнаваемая и, судя по моему косвенному опыту (у нас жили знакомые в Казани, рассказывали), вполне правдивая с точки зрения реально-исторической, а персонажи абсолютно настоящие и живые. В этой книге – в отличие от тех же, скажем, «Трёх четвертей» – нет разрыва между панорамой и крупными планами, фигуры вписаны в фон, общий колорит без нарушений, и если здесь ставилась задача «показать становление личности внутри конкретной эпохи», то она решена. Книга, впрочем, не для детей, хотя нормальному подростку, само собой, отлично сгодится. Кто умный, тем рекомендую; ну, а у кого от любого слова из трёх букв делаются судороги, тот пусть идёт в соответствующем направлении.»

Елена Жаркова

«Эй, челнинцы, а помните, как ездили в пионерлагеря в Краснодарский край? А как мерзли на демонстрации? А как в кино сбегали на иностранные фильмы? А директора в дверях школы с линейкой — чтобы измерять длину юбок и ширину штанин? А словечки тех времен помните? Шамиль — помнит. В его книге прекрасен не только сюжет, в котором намешано всего понемногу — от подростковой влюбленности и мечты о первом сексе до шпионских замыслов и секретов — прости господи — чугунного литья (самое удивительное, что и про это интересно читать!). «Город Брежнев» прекрасен тем, что этой книге — веришь. Потому что в ней так много мелких и хорошо забытых деталей, которые вдруг пробуждаются в воспоминаниях, и ты понимаешь: а ведь именно так все и было! Именно так говорили, думали и делали в то время. И благодаря этой достоверности в мелочах начинаешь безоговорочно верить всему остальному.»

Сергей Козырев

«Вот представьте — писатель заканчивает каждую главу книги вариациями на тему «но потом всё стало ещё хуже!» 😳

И ведь не соврал ни разу, добрый человек… Это я, есличо, прочёл книгу «Город Брежнев» одного великого русского писателя, который лично просил на него не кивать. Но невозможно же не кивнуть, поэтому: спасибо тебе, Шамиль Идиатуллин, за наше счастливое детство. Оно, детство-то наше, в книге этой сидит, ножки свесило, ножик спрятало…»

Николай Зубов

«Читая «Город Брежнев» никак не могу отделаться от мысли, что завидую жителям Набережных Челнов определенного возраста. У них есть совершенно, как я понимаю, аутентичный документ. У них есть альбом, который они могут разглядывать, смотреть, сравнивать, говорить «а вот у нас не так было», или «вот в точности как я». Многое же забывается, особенно какие-то детали. Вот жаль, конечно (для меня, не для него), что Шамиль жил в Брежневе, а не в Москве моего детства.»

Катя Каретникова

«Я начала читать, как часто у меня бывает, слегка сомневаясь «зачем мне всё это». Прочитала несколько страниц. Фыркнула. Прочитала ещё. Похлопала ресницами. Ещё. Покраснела.

А потом произошло непонятное. Я поняла, что провалилась в текст, что называется «с ушами», и мне уже неважно, что тема «не моя» и герой «не мой» и город. Нормально всё. И тема моя, и герой мой. А город… Рабочая окраина Ленинграда, оказывается, отличалась от этого города не слишком сильно.

На самом деле, это было полное погружение. В то время, в то место действия, в ту жизнь. Жизнь героев книги (а их не так уж и мало). С ощущением, что руку протянешь — дотронешься. И голова, душа, сердце (или что там ещё?) переполнялись и даже, кажется, болели. От эмоций. От ожидания и тревоги. И от сопереживания.

Не буду про сюжет, не буду про производственную линию, не буду про пионерский лагерь. Даже про любовь не буду. Да, всё это в «Городе Брежневе»есть. И как по мне, сочетается тонко, профессионально и абсолютно уместно. Я не скажу ни про какой эпизод: «а вот здесь лучше бы» или «если бы сократить». Потому что не лучше. И не сократить. Мозаика текста, на мой взгляд, сложилась практически идеально.

Я дочитала. Всё дочитала и уже прошло несколько дней. Но меня пока не отпустило. Нет, кгонечно, потом это пройдёт. Но я точно перечитаю «Город Брежнев» и, скорее всего, не однажды.»

{Вы можете прокомментировать этот пост здесь или в блоге }

На днях мой друг molodiakov, приехавший в Москву в командировку, подарил мне небольшую, изданную всего три года назад, но редкую (по причине малого тиража) книгу "Возлюбленная псу" - полное собрание сочинений Артура Сигизмундовича Хоминского (урождённый Артур Франц Юлиан Хоминский, 1888 - ?), писавшего в самом начале 1910-х годов, как минимум на десятилетие предвосхитивший многих отечественных писателей - я помещу тут отрывок из небольшой повести "Уют Дженкини", чтобы вы поняли, что имеется в виду; решительно невозможно представить себе такой текст в это время. Вот почитайте начало повести:

* * *

Уют Дженкини

(1908-1914)

Артур Сигизмундович Хоминский

Былые годы Тальского тонули в сумраке, и сам он не любил о них вспоминать. Достоверно известно, что, получив великолепное в своем совершенстве образование, он, когда на 17-м году его роскошной жизни появилась сознательность, был первым, кто ушел от повседневной маяты в Дженкинское Общество Стояния на Перекрестках.

И лишь порою, «в дни, когда опадают листы», перед ним проплывали неизъяснимо милые черты давным-давно умерших родителей и тайники их парка, где в укромном месте он столько раз с не по-детски горящими глазами следил за причудливой игрой Матери-Природы и ее лучших детей – птиц.

И уходил он в трансцендентальное состояние души своей, и слезы просветлевшего восторга тихо струились по его еще полным щекам. Но как часто из этой нежной задумчивости выводил Тальского голос его наставника, серого и мрачного существа.

Тот любил его по-своему, стерег от напастей, как лучший пес или преданнейшая нянька; но, обожая науку, в особенности языки и математику, заставлял своего воспитанника смирно сидеть в полутемной классной комнате и, не взирая на весеннюю жизнь парка за раскрытым окном, переводить различные детские фразы, казавшиеся Тальскому наивными, да решать простенькие задачи, долженствующие, по мнению учителя, подготовить слушателя к жизни.

( Read more... )

Current Mood: Хм! :)

Прочёл тут, что в Третьяковке готовится большая выставка Айвазовского, с картинами из Русского музея и проч., (у него почти-юбилей, он родился 17 [29] июля 1817 г.), и сразу вспомнил юмореску Н.Лейкина:
____________________________________________________________________________

Николай Лейкин

АЙВАЗОВСКИЙ
(Сценка)

Чёрный купец сидел по одну сторону стола около чайного прибора и пощёлкивал щипчиками, дробя куски сахару на более мелкие части. Рыжий купец помещался по другую сторону стола и просматривал газету, вздетую на палку.

- Ну, что Кобургский? - спросил черный купец рыжего.
- Да ничего сегодня про него не пишут. Второй день уж не пишут. Надо полагать, уж не отменили ли его. Да и пора. Надоел. Ну что ему мотаться в политическом гарнизоне. Побаловал, да и будет.
- Да нешто это можно, обы отменить?
- Отчего же? Бисмарк все может. Погоди, вот конгресс всех нот будет, так и совсем запретят. Из-за чего Бисмарк с Кальноки шушукались-то? Все из-за этого. "Надо, говорят, нам нашего молодца посократить. Достаточно ему мозолить глаза". Довольно. Уж ежели залез, то сиди и пей себе пиво с букивротами, а действовать не смей. Немец немца завсегда послушает.
- Чего ему! Он теперь при генеральском мундире и при шпорах.
- А вот конгресс нот порешит, так и шпоры спилят.
- Уж хоть бы решали скорей. Куда его решат?
- Да куда решить? Решат, я думаю, в Калугу. Этих всех в Калугу решают. Туда и Шамиль решён был. Баттенберга тоже в Калугу везли, да сбежал он с дороги.
Рыжий купец опять углубился в чтение.
- Пей чай-то. Чего тут? Остынет. Вон я кусочков сахару нащипал,- сказал чёрный купец.
- А вот сейчас, только про Айвазовского юбилей дочту. Юбилей ему устраивают,- отвечал рыжий купец.
- Какой это Айвазовский? Чем он торгует?

- Живописец он, картины водяные пишет.
- О-о! А я думал, наш брат купец.
- Чего ты окаешь-то! Этому стоит юбилей сделать, хоть он и не купец. Главное дело, пятьдесят лет живописного рукомесла день в день выполнил, точка в точку. А это не шутка. Ведь за последнее время у нас все какие юбилеи бывали: семь лет, тринадцать лет, а то так и четыре с половиной. Четырехсполовинойлетний юбилей - нешто это можно. А тут пятьдесят лет! Говорят, он за это время одного полотна стравил столько, что щеколдинской фабрике в год не сработать.
- Водяные картины, ты говоришь, он писал?
- Только водяные. Вода, вода и вода. Вода и небесы - и ничего больше. И ведь в чем штука: только одну синюю краску и покупал. Разве малость белилами разводил.
- Ну, водяные-то картины не мудрость. Вот ежели бы портреты.
- Не мудрость! Нет, ты попробуй-ка пятьдесят лет подряд все одной и той же синей краской. Ведь он ею, может статься, миллион аршин полотна замазал. Да ведь не зря мазал, а надо тоже так, чтобы выходило что-нибудь. А у него было как. Вот поставишь ты его картину к стене, к примеру, а супротив ее утку пустишь, смотришь, утка-то в картину и лезет, на воду, значит, идёт. Уток надувал.
- Т-с... Ну, это действительно. А портретов он не писал?
- Ни боже мой! Только одна вода да небесы. Да он и не умеет портреты... начал, говорят, раз с одного купца писать портрет, глядь, а вместо купца-то не то облизьяна, не то чёрт, а из пасти фонтал воды льется.
- Скажи на милость!
- Да. Кому уж бог какое упование дал. Другой вот способен только вывески для мелочных лавочек писать, чтобы фрукта была, хлеб, стеариновые свечи, - а воду не может. А этот только воду да небесы. Третий и для мелочной лавочки не напишет вывески, а для табачной в лучшем виде. Дай ты ему турку с трубкой написать, либо арапа с цигаркой - напишет, а заставь воду - не может. Ты думаешь, воду-то легко, чтобы по-настоящему выходило?
- Да что говорить!
- А у Айвазовского как угодно. С мальчишек уж руку набил. И ведь что удивительно-то: надо тебе морскую воду - он морскую напишет, надо речную - речная готова. И видишь ты сейчас, что это речная вода, а это морская.
- И на вкус? - спросил чёрный человек.
- Чудак человек! Как же можно на вкус-то?
- А ежели лизнуть по картине? Ведь морская вода соленая.
- Ах, вот это-то! Так. Да кто ж его знает, может статься, в морскую-то воду он и прибавлял соли, только я его картины видеть видел, а лизать не лизал. Да ведь и не допустят до этого на выставке. Ну-ка, коли ежели вся публика начнет лизать картину? Что из этого выйдет? До дыр и пролижешь. А его айвазовские картины дорогие.
- И фонтал может написать?
- И фонтал. Глядишь - ну, вот живой, да и только. Такое уж ему от бога умудрение.
- А болотную воду?
- И болотную воду. Одно только - зельтерской воды он не мог ухитриться написать; сколько ни старался - не выходит, да и что ты хочешь!
- Не далось?
- Не может. Пробовал хоть стаканчик - не выходит, да и шабаш. Уж он и так и эдак - нет. Колодезная, ключевая - всякая выходит, а зельтерскую не может.
- А кипяток?
- Кипяток? Кипяток выходит, а самовар не выходит. И так он за пятьдесят лет к этой воде пристрастился, что только о воде и думает, только о воде и разговаривает. Жареного даже ничего не ест, а только варево. Каждый день только уха и уха - в том его и пища. От воды, говорит, я себе капиталы нажил, так ничего мне теперича кроме воды и не надо.
- Капиталы?
- При больших капиталах состоит. В Крыму, в Феодосии, у него большое поместье, и тоже стоит на воде. Спереди море, сбоку река, а сзади фонталы ключевой воды бьют. Нынче он городу Феодосии пятьдесят тысяч вёдер воды в день на водопровод подарил. "Нате, говорит, пользуйтесь". Гости к нему приедут, а он сейчас водой угощать.
- Ну, это не больно вкусно.
- Так-то оно так, но старичка уважают. Пьют. И ничем ты его не утешишь, как ежели из всех его кадок хоть по рюмке воды выпьешь.
- А у него кадки в доме стоят?
- Никакой мебели, а только кадки стоят, крышками прикрытые, и это взаместо стульев и столов. На кадках все сидят, на кадке с водой простую уху хлебают - вот и всё угощение. Потом купаться. Сначала в морской воде все выкупаются, потом в речной и, наконец, в ключевой на загладку. Требовает. Коли уж, говорит, в гости пришел, то действуй по-нашему. В чужой монастырь с своим уставом не ходят.
- И как это его умудрило насчёт воды?
- Видение было в юности. "Напиши ты, говорит, Ноев потоп, чтоб ничего не было видно, а только одна вода и небесы". Написал, и с тех пор вода, вода и вода.

(И.К.Айвазовский, "Сотворение мира")

(И.К.Айвазовский, "Сотворение мира. Хаос.")

- Водку-то он пьёт ли?
- А то как нет? Ведь она тоже вода. Ты водку от воды нешто можешь отличить. По виду ни в жизнь. Лизнёшь - ну, дело другое. Водку он пьёт. Да ты чего к водке-то подговариваешься? Не хочешь ли уж дербалызнуть? - спросил рыжий купец.
- Следовало бы за здоровье старичка. Как его?..
- Айвазовский.
- Следовало бы за господина водяного живописца Айвазовского.
- Ну, вали!
- Прислужающий! Насыпь-ка нам пару баночек хрустальной! - крикнул трактирному слуге чёрный купец.

______________________________________________________________________

И.К.Айвазовский, "Среди волн"

(Ну, за искусство!.. Вечером.
Ведь пятница)

(В общем, "Муму" Тургенев написал, а памятник Чехову стоит...")

Current Mood: Хм! :)

Эдвин Табб
НОВЕНЬКИЙ

Перевод с английского: Павел Вязников, 1994

     Сэмми играл сам с собой в костяшки, сидя на Могильном Камне, когда появился вампир. Впрочем, вампиром он был ещё никудышным. Сэмми услышал, распознал и отбросил его как возможную опасность задолго до того как незнакомец неуверенно подошёл к разведённому Сэмми костерку. Даже когда он наконец притащился и встал рядом, Сэмми демонстративно продолжал игру – с ловкостью, выработанной долгой практикой, он бросал пять кусочков кости.

     Сэмми действительно хорошо играл – следствие избытка свободного времени, посвящённого упражнениям с костяшками, – и втихую гордился искусством, с которым подбрасывал, ловил и удерживал костяшки. Он закончил игру, высоко подкинув бабки и поймав их на тыльную сторону ладони. Руки у него были широкие, похожие на лопаты, с короткими и крепкими, как толстые узловатые корни, пальцами, толстыми и необычайно прочными ногтями, сильными мышцами.

     – Недурно, а?

     Сэмми снова подбросил костяшки, дал им прокатиться по тыльной стороне ладони и ловко поймал, зажав между пальцев. Поднял глаза и ухмыльнулся незнакомцу.
( Read more... )

Аврам Дэвидсон

О всех морях с устрицами

Перевод с английского: Павел Вязников, 1992

      Оскар встретил посетителя «О. и Ф. - велосипеды» бодрым «Привет!». Затем он повнимательнее вгляделся в клиента, – человека средних лет в деловом костюме и очках – наморщил лоб и, вспоминая, прищёлкнул пальцами.
      – Э, послушайте, да я вас знаю! – провозгласил он. – Мистер… мистер… э-э… вот вертится на языке и никак… чёрт…

      Оскар был здоровяком с бочкообразным торсом и огненно-рыжей, как апельсин, шевелюрой.

      – А как же, конечно знаете! – ответил посетитель, оправляя пиджак с эмблемой Лайонз-клуба в петлице. – Помните, я покупал у вас велосипед для девочки, с переключением скоростей? Мы ещё говорили о том красном французском велосипеде, гоночном, с которым работал ваш партнёр…
      Оскар хлопнул огромной ладонью по кассовой книге, закатил глаза:
      – Ну конечно – мистер Уотни! (Мистер Уотни просиял.) Конечно! Как я мог забыть! Мы с вами потом пошли в бар напротив, взяли по паре стаканов пива… Так как ваши дела, мистер Уотни? Велосипед… вы взяли английскую модель, верно? Да-да. Надо полагать, остались довольны, не то пришли бы жаловаться, а?
      Мистер Уотни ответил, что велосипед был отличный, просто отличный. Затем осторожно добавил:
      – А вот у вас, похоже, кое-какие перемены. Вы теперь один. Ваш партнёр…
      Оскар, выпятив губу, посмотрел вниз, покивал.
      – Значит слышали, а? Эхе-хе. Я теперь один. Вот уже больше трёх месяцев.
( Read more... )

Джером БИКСБИ и Джо ДИH

ПО-БРАТСКИ

     Они лежали пластом на дне спасательной шлюпки. Hад ними вздымалась изъеденная ржавчиной, обросшая моллюсками и водорослями корма парохода "Лючиано" – два дня назад он вышел из Палермо, а теперь, задрав корму к небу, готовился к своему последнему рейсу – на дно. Туча чёрного маслянистого дыма, вырывавшегося из открытых иллюминаторов и пристройки, окружала его. Крэйг успел разглядеть винты, которые всё ещё медленно вращались, и какую-то женщину, взывавшую о помощи с несуразно накренившегося юта. Затем ветер переменился, и непроглядная дымная завеса опустилась на шлюпку, закрыв и небо, и тонущее судно. Вода вступила в схватку с огнём. Огонь ревел, вода шипела. Пятна вылившегося горючего пылали в дыму – казалось, на волнах пляшут огненные демоны.

     Hебо и дым слились в сумасшедшую круговерть, когда шлюпка завертелась в пенящейся воронке, словно охваченная самоубийственным желанием последовать на дно за "Лючиано". Взметнулся фонтан брызг; волны поднялись и опали; лодка черпнула воду, и Крэйг, пытаясь вытеснить ужас яростью, громко выругался. Хоффманштааль, глядя на собрата по несчастью, лишь кисло усмехнулся...

     Hаконец, лодка выправилась. Её ещё кидало во все стороны, раскачивало, бессмысленно носило среди белых пенистых гребней; но Крэйг знал, что самое опасное уже позади. Он приподнялся из лужи, собравшейся на дне шлюпки, и подставил лицо свежему ветру.
( Read more... )

Кит Лаумер
В ОЧЕРЕДИ

Keith Laumer. In the Queue (1970).
Перевод П.Вязникова (1994)

     Старик упал, когда Фарн Хестлер проезжал мимо на своём мотоколесе, – Фарн возвращался с бытпункта. Он затормозил и взглянул вниз – искажённое гримасой лицо, маска из мятой белой кожи, на которой кривился рот, словно пытаясь сорваться с умирающего тела. Фарн Хестлер соскочил с колеса, склонился над несчастным. Но он опоздал: узловатые, как корни, пальцы какой-то костлявой бабы уже впились в тощие плечи старика.

     – Скажите им – я! Миллисент Дреджвик Крамп! – верещала она в уже лишённое выражения лицо. – О, если бы вы знали, что я пережила, как мне нужна помощь, как я её заслуживаю...

     Хестлер ловким пинком отшвырнул конкурентку, наклонился над стариком, бережно приподнял ему голову.

     – Стервятники, – сокрушённо проговорил он. – Так и впиваются в человека. Я-то не таков... Я вам искренне сочувствую. Подумать только – вы уже были так близко к голове Очереди! Могу спорить, вам есть что порассказать. Вы же настоящий ветеран. Не то что эти... э-ээ... – он решил смягчить выражение, – кто занимает не своё место... В такой момент человек заслуживает уважения...

     – Зря тратишь время, приятель, – прогудел густой голос. Хестлер обернулся и увидел бегемотоподобную тушу человека, которого привык называть про себя "Двадцатый Сзади". – Помер старый хрыч.
( Read more... )

Грэм ГРИН

КИНОШКА НА ЗАДВОРКАХ

(Другие переводы: «Захудалый кинотеатр на Эджуэр-роуд», «Местечко рядом с Эджвер-роуд»)

© Перевод: Павел Вязников, 1994 (опубликован в журнале «Вокруг света», январь 1994 г.)

Когда Грэйвен подошел к статуе Ахилла, накрапывал мелкий летний дождик. Только-только зажглись первые фонари, но вдоль дороги до самой Мраморной Арки уже стояли машины, и их владельцы алчно выглядывали из них, как тарантулы из норок, поджидая какую-нибудь девицу, с какой можно было бы провести вечер. Грэйвен мрачно брёл мимо, подняв воротник макинтоша: сегодняшний день не был самым удачным в его жизни.

Всё на пути напоминало ему о том, что для любви нужны деньги, а беднякам остаётся лишь вожделение. Любовь требует хорошего костюма, машины, квартиры или номера в хорошем отеле. Любовь принято заворачивать в целлофан... Грэйвен же ни на минуту не мог забыть о мятом галстуке и лоснящихся рукавах. Он ненавидел своё тело. (Бывали ведь минуты счастья – в читальне Британского музея; но тело всегда тянуло его к земле). Что ему было вспомнить? Разве мерзости на парковых скамейках... Вот то и дело жалуются, что тело, мол, чересчур недолговечно. Грэйвена это никогда не волновало. Пока что тело жило – хуже того, он наткнулся на мокнущего под мишурным дождичком плюгавого человечка в чёрном костюме, вооруженного плакатом «ВОССТАНУТ МЁРТВЫЕ», и сразу же вспомнил кошмар, от которого часто просыпался, содрогаясь от ужаса: ему снилось, что он находится один в колоссальной пещере – на кладбище человечества. Он знал, что все могилы под землей соединены между собой, что весь мир напоминает чудовищные соты, что он изрыт ходами мертвых. И каждый раз, видя этот сон, Грэйвен заново открывал ужасную правду: что мертвецы не гниют, что под землей нет червей и разложения, что под тонким слоем земли бессчётные орды мертвых готовы в любой момент восстать, с язвами на холодной плоти... И, только проснувшись, он вспоминал с настоящей радостью, что на самом деле тела всё же подвержены разложению.
( Read more... )

Теодор Когсвелл
КОСТЁР

© Перевод на русский язык, Вязников П. А., 1994

     Все пошли в Центральный парк собирать ящики, но мы с Хэнком отстали и отправились на Двадцать седьмую. Хотели немного повыбивать стёкла, но ничего не вышло: на всей дурацкой улице не осталось ни одного целого окна. Так что мы развернулись, двинули к "Акме-Элита Гриль-Бар" и с час, наверно, бродили вокруг – надеялись, что, может, хоть что-то там осталось. Хотя, конечно, там всё уже прочёсано раз триста. Все-таки Хэнк нашел в углу, под кучей штукатурки и обломков, которые никто не хотел даже на дрова разбирать, целую бутылку. Но когда Хэнк швырнул её, оказалось, что это пластиковая дрянь из тех, что "без залоговой стоимости – возврату не подлежит", и никакого звона не вышло.

     В общем, мы малость поваляли дурака, но тут я выглянул на улицу, увидел, какие короткие стали тени, и здорово струхнул. Праздничный Костёр устраивают в полдень, и у нас почти не осталось времени.
     – Давай-ка пошевелимся, – сказал я. – Сачковать, когда все собирают дрова, – это одно, но если Мама заметит, что мы опоздали к началу, она нам... сам понимаешь.
     Но Хэнк только засмеялся.
     – Да она к этому времени так заведётся, что уже ничего не заметит. Сегодня же День Матери! Ей просто некогда будет считать, сколько там неумытиков в заднем ряду ей хлопают.
( Read more... )

Артур Порджес

Ф А H А Т И К

© Arthur Porges, “The Fanatic”, 1971
© Павел Вязников, перевод, 1993

     Они лежали на холме.

     Внешне они абсолютно не подходили друг к другу: он был лохматый и неопрятный брюнет, коротышка, и в его глазах горел фанатичный огонь нетерпимости; она же была безупречна в идеально чистом летнем платье, этакий эталон холодной нордической блондинки.

     Солнце нырнуло за горизонт – казалось, от прикосновения раскалённого докрасна диска земля задымилась.

     – Сейчас ты увидишь, – пробормотал он.
     – Если бы я не успела узнать тебя, я бы решила, что ты говоришь серьёзно
     – Я говорю чертовски серьёзно. Достаточно серьёзно, чтобы начать принимать меры, и не откладывая. – Он недоуменно оглядел её. – А я-то думал, ты всё поняла. Что ты не такая, как все эти чурбаны в баре.

     Огонь в блеклых глазах под тяжёлыми бровями загорелся ещё ярче.

     – Я должен был это понять, – сухо сказал он. – Сам виноват: вообразил, будто встреченная в баре девица может, для разнообразия, иметь хоть каплю мозгов. Так вот, Юнис...
     – У мужиков в баре мозги есть, сколько они ни пей, – перебила она – а женщины, конечно, из другого теста. Так, да? А если уж хочешь знать правду, так это не в моих мозгах сомневаться надо, а в твоих – раз ты в самом деле веришь, что...
     – Тихо, – оборвал он. – Вот они. Смотри и узнаешь кое-что. Если только т о т ещё здесь.
( Read more... )

Саки (Г.Мунро)
Габриэль-Эрнест

(Saki (H.H.Munro) «Gabriel-Ernest»)
пер. с английского: П.Вязников, 1994

     – В лесах появился дикий зверь, – сказал художник Каннингэм, когда они подошли к станции. За всю дорогу он не сказал ничего другого – но поскольку Ван Чеел болтал без умолку, он просто не заметил молчаливого настроения спутника.
     – У нас? Да нет, ничего страшнее пары лисиц и ласок в наших лесах не встретишь, – ответил Ван Чеел. Художник промолчал.
     – Что вы там такое говорили о зверях? – спросил Ван Чеел уже на платформе.
     – Что?.. А, ничего. Фантазии, – махнул рукой Каннингэм. – Однако вот и поезд!
     В тот же вечер Ван Чеел решил, как частенько делал, пройтись по своим лесным угодьям. В его кабинете стояло чучело выпи, он знал названия многих местных растений, – так что, возможно, его тётушка была в чём-то права, когда говорила о нём как о великом натуралисте. По крайней мере, он был отменным пешеходом и гулял много и охотно. Притом он держал за правило во время прогулок запоминать всё увиденное – не столько для того, чтобы содействовать прогрессу естествознания, сколько чтобы иметь темы для разговоров. Когда, скажем, расцветали колокольчики, Ван Чеел немедленно предавал сей факт гласности; разумеется, самое время года должно было намекнуть слушателям на вероятность подобного события, однако последние чувствовали, по крайней мере, что Ван Чеел их не обманывает.

     Однако то, что Ван Чеел обнаружил в этот раз, несколько выбивалось за рамки повседневного опыта. На гладкой каменной плите, нависшей над берегом глубокого озерца в дубовой роще, привольно раскинулся, подставив солнцу мокрую смуглую кожу, мальчик лет шестнадцати на вид.
     Влажные мокрые волосы облепляли его голову, светло-карие глаза – такие светлые, что блестели почти тигриным, оранжевым блеском – с ленивой настороженностью изучали Ван Чеела. Явление паренька оказалось настолько неожиданным, что Ван Чеел внезапно для себя задумался, прежде чем заговорить. В самом деле – откуда взялся здесь этот диковатого вида подросток? Правда, месяца два назад у мельничихи пропал сын – скорее всего, упал в мельничный ручей, – но то был совсем малыш, а не такой, уже довольно взрослый паренёк.
( Read more... )

     Он ощутил в экстазе, как прорастают на лопатках крылья, как они прорывают кожу, как разворачиваются молодые, еще влажные перепонки. Он закричал что-то, сам не зная что, и дядя Эйнар снова подкинул его.
     Осенний ветер ударился о дом, и тут же обрушился дождь – да так, что вздрогнули балки, а люстры взмахнули злыми огненными язычками свечей. И все сто родичей выглянули из тёмных зачарованных комнат, окружавших холл, туда, где дядюшка Эйнар крутил мальчика, как цирковой жезл.

     – Ну, хватит! – сказал наконец дядя Эйнар. Тимоти опустили на пол. Он взволнованно и устало обнял дядю Эйнара, счастливо всхлипывая.
     – Дядя, дядя, дядя!..
     – Что, понравилось летать? А, Тимоти? – спросил дядя Эйнар, нагнувшись и потрепав мальчика по голове. – То-то что хорошо!..
     Приближался рассвет. Уже почти все родичи прибыли и собирались укладываться на день – собирались спать без движения, без звука до следующего заката, когда они выйдут из своих ящиков из чёрного дерева на семейный пир.

     Дядя Эйнар направился в подвал, за ним потянулись все остальные. Мама проводила их туда, где рядами вплотную стояли безукоризненно отполированные ящики. Эйнар, подняв за спиной крылья на манер брезентового тента цвета морской волны, посвистывая, шёл по проходу, и когда его крылья касались чего-нибудь, они гудели, словно кто-то несильно стукнул в барабан.

     А Тимоти устало лежал наверху. Он думал. Он пытался полюбить темноту. Например, в темноте можно делать разные вещи, за которые тебя не станут ругать – потому что не увидят. Да, он всё-таки любил ночь, но у этой любви были свои границы. Иногда ночи было так много, что он просто не выдерживал.

     А в подвале бледные руки плотно закрывали полированные чёрные крышки. По углам кое-кто из родни кружился на месте, прежде чем лечь, опустить голову на лапы и закрыть глаза. Встало солнце, и дом уснул.
( Read more... )

Current Music: Хэллоуин...

Рэй Брэдбери
Ночь семьи

Raymond Douglas "Ray" Bradbury, "Homecoming"

пер. с английского: П.Вязников, 1994

     – Они идут, – сказала Сеси, лёжа неподвижно в своей постели.
     – Где они? – выпалил Тимоти от дверей.
     – Одни над Европой, другие над Азией, третьи над Исландией, четвёртые над Южной Америкой! – ответила Сеси, и длинные карие ресницы закрытых глаз вздрогнули.
     Тимоти подошёл поближе, ступая по голым доскам пола.
     – А кто идёт?
     – Дядя Эйнар, и дядя Фрай, и кузен Вильям, и ещё я вижу Фрульду и Хельгара, и тетю Моргиану, и кузину Вивьен, и я вижу дядю Иоганна! Как они спешат!
     – Они летят? – возбужденно спросил Тимоти. Его серые глаза сверкали. Он выглядел нисколько не старше своих четырнадцати лет. А снаружи завывал ветер, и тёмный дом озарялся лишь светом звёзд.
     – Они летят и они бегут, и каждый в своем облике, – не просыпаясь, рассказывала Сеси. Она не шевелилась, но её разум бодрствовал, и Сеси рассказывала, что видит. – Вот я вижу, как огромный волк перебегает вброд речку над самым водопадом и в свете звёзд его мех серебрится. А вот ветер несёт высоко в небе бурый дубовый лист. И летит маленький нетопырь. И ещё многие другие – скользят сквозь чащу леса, и мчатся среди самых верхних ветвей, и все они спешат сюда!
     – Они успеют к завтрашней ночи? – спросил Тимоти, взволнованно комкая уголок простыни. Паук, сидевший у него на воротнике, выпустил паутинку и закачался, как чёрная подвеска, перебирая лапками: он тоже был взволнован.
     Тимоти склонился к сестре.
     – Они все успеют на Ночь Семьи?
     – Да, да, Тимоти, да, – выдохнула Сеси и застыла. – И не спрашивай меня больше. Уходи. Я хочу теперь странствовать в тех местах, которые мне больше по душе.
     – Благодарю, Сеси, – тихо сказал мальчик. Он вышел в коридор и помчался в свою комнату, заправить постель: он только несколько минут назад, на закате, проснулся и с первыми звёздами побежал, чтобы поделиться с Сеси своим волнением.
     Сейчас Сеси спала совсем тихо – ни звука. Пока Тимоти умывался, паучок висел на своем серебристом лассо, обвивавшем тонкую шею.
     – Подумать только, Чок-паучок – завтра канун Всех Святых! Хэллоуин!
( Read more... )

Current Music: Хэллоуин...

     Сняв плащ, Седрик подошел сразу к квадратику односторонне прозрачного стекла в двери приёмной. Джеральд Бочек, по-прежнему в смирительной рубашке, был там, и те самые четверо полицейских с ним.
     Седрик подошел к своему столу и, не присаживаясь, придавил клавишу интеркома.
     - Хелена, - проговорил он, - прежде чем впустить Бочека, соедините меня с окружным прокурором.
     Он проглядел четыре истории болезни, лежащие на столе. Один раз, оторвавшись от карточек, потёр глаза: он провёл ночь почти без сна.
     Зазвонил телефон. Седрик снял трубку.
     - Алло, Дэйв?.. Надо бы поговорить об этом Джеральде Бочеке...
     - Да-да, как раз собирался сегодня с вами связаться, - ответил прокурор. - Я звонил вам вчера в десять, но никого не застал, а потом у меня не было времени. Уолтерс, наш полицейский психиатр, уверяет, что вы можете дня за два привести Бочека в норму - по меньшей мере на достаточно долгий срок, чтобы мы сумели вытрясти из него более или менее разумные ответы. Сами понимаете, под бредом с ящероподобными венерианскими пиратами должны быть какие-то причины для массового убийства... ( Read more... )

Рог Филлипс

ЖЁЛТАЯ ПИЛЮЛЯ

Перевод с английского: Павел Вязников, 1991

     Доктор Седрик Элтон вошёл в свой офис чёрным ходом, повесил плащ в узкий шкафчик, затем взял аккуратную стопку историй болезни, которые секретарша Хелена Фицрой сложила для него на углу стола. Карточек было всего четыре - а могла быть и сотня, согласись доктор Элтон принимать всех желающих. Ему многократно удавалось добиваться весьма впечатляющих результатов, и его репутация как психиатра была столь замечательна, что в глазах публики само имя Седрика Элтона стало синонимом психиатрии...

     Пробежав глазами по строчкам самой верхней карточки, доктор нахмурился. Затем подошел к двери приёмной, в которую был вделан квадратик зеркального стекла, прозрачного лишь изнутри, и выглянул. Он увидел четырех полисменов и человека в смирительной рубашке.

     Человека звали Джеральд Бочек, сообщала карточка, и он застрелил пятерых в супермаркете - а потом, когда его брали, убил одного полицейского и ранил двоих.
( Read more... )

     Всё-таки здравый рассудок прочно сидел в нём, и ни ужас, ни истерика не могли завладеть им надолго. Он снова собрал продукты, с облегчением отметив, что на этот раз уцелело всё, кроме банки растворимого кофе, всё равно, впрочем, бесполезного в данных обстоятельствах. А о других обстоятельствах, ради сохранения рассудка, он не разрешал себе думать.

     Теперь он спускался с какой-то целенаправленностью. Шагая по бегущему вниз эскалатору, он вновь открыл «Ярмарку тщеславия». Перипетии сюжета позволяли ему отвлечься от собственных неприятностей и не думать о глубине бездны, в которую спускался. На странице 235 он пообедал (то есть, как ему казалось, поел второй раз за день) остатками сыра и фруктового пирога; на 523-й – отдохнул и поужинал, макая печенье в арахисовое масло.
     Может, стоит ограничить рацион?
     Если относиться ко всему как к обыкновенной борьбе за выживание, этакой робинзонаде, то, может, удастся достичь дна этого механического водоворота живым и в здравом уме. Он не без гордости подумал, что многие на его месте не сумели бы приспособиться, сошли бы с ума.
     Конечно, он всё-таки спускается…
     Но все ещё в своем уме. Он выбрал цель и теперь твердо следовал ей.

     Здесь не было ночи и почти не было тени. Он уснул, когда ноги отказались держать его, а утомленные чтением глаза начали слезиться. Во сне ему мерещилось, что он продолжает все тот же бесконечный спуск по эскалаторам. А проснувшись с рукой на резиновом поручне, он обнаружил, что так оно и есть.
     Во сне он, как сомнамбула, продолжал нисхождение в этот прохладный бесконечный ад, оставив где-то узел с продуктами и даже недочитанный томик Теккерея.

     Очнувшись, он бросился вверх по эскалаторам и в первый раз заплакал. Теперь, без романа, ему было не о чем думать, кроме… кроме…
     – Сколько я спал? Где я?
     Ноги отказали через двадцать маршей, а вскоре и дух сдал. И он снова повернул и позволил механическому течению нести себя вниз.
     Кажется, движение эскалатора ускорилось, а высота ступеней увеличилась. Но он больше не доверял чувствам.
     – Возможно, я сошел с ума или просто ослаб от голода. Впрочем, рано или поздно продукты кончились бы всё равно. Кризис просто пришел раньше, вот и всё. Оптимизм и еще раз оптимизм!

     Продолжая спуск, он пытался занять себя более тщательным изучением окружающего, не потому, что надеялся обнаружить что-то полезное, а просто других занятий не было. Стены и потолок – твёрдые, гладкие, грязно-белые; ступени – серебристые, тускло поблескивающие, выступы светлее, ложбинки между ними темнее. Потому что эскалатором пользуются? Или просто такой дизайн? Выступы и впадины одинаковой ширины – в полдюйма. Зубья слегка выдавались за край ступени, напоминая ему машинку парикмахера. Когда он останавливался на площадках, его взгляд задерживался на том, как ступени складывались, исчезали под полом, вползали в щель основания, под решётку…

     Он не бежал теперь и даже не шёл – ему было довольно, что ступени сами несли его. Сверху донизу каждый пролет, затем на площадке сделать три шага (левой, правой, снова левой) и оказаться на следующем эскалаторе… По его подсчетам, он уже был в нескольких милях под магазином – вернее сказать, во многих милях, так что он даже поздравил себя с неожиданным приключением. Возможно, он установил уже мировой рекорд. Так преступник может гордиться необычайным злодеянием и ужасаться ему.

     Долгое время он поддерживал силы единственно водой из фонтанчиков – те стояли на каждой десятой площадке. Часто он думал о еде, приготовлял из утраченных продуктов воображаемые блюда, представляя себе изумительную сладость меда, густоту супа (он съел бы его вхолодную, попросту размочив содержимое пакета водой из фонтанчика в жестянке из-под печенья) – а как бы он слизывал тонкий слой желе под крышкой тушёнки!..
     Когда же мысли подходили к шести банкам тунца, его возбуждение достигало апогея. Он думал, каким образом можно было бы открыть их. Каблуком не разобьешь… Что же тогда? Вопрос (совершенно бессмысленный) вертелся у него в голове как белка в колесе, не находя ответа…
     Затем с ним случилось что-то странное. Он вновь ускорил свой спуск и теперь нёсся как безумный, мчался очертя голову. Несколько маршей промелькнули почти мгновенно, словно в падении. Он летел как одержимый – и зачем? Ему казалось, что он спешит к продуктам, – почему-то он был уверен, что они остались внизу. Или что он бежит вверх. Бред.

     Но скоро это кончилось. Ослабшее тело не могло больше выдерживать бешеную гонку, и он очнулся, совершенно вымотанный и изумлённый. И начался новый, более рациональный бред – сумасшествие, воспламеняемое логикой. Лёжа на полу и потирая растянутую лодыжку, он размышлял о природе, происхождении и предназначении эскалаторов. Правда, осмысленные рассуждения были не более для него полезны, чем бессмысленные действия. Рассудок не в силах решить задачу, не имеющую ответа, задачу, которая сама была ответом на себя, неделимая и нерешимая.
     Пожалуй, самой занятной была теория о том, что система эскалаторов представляет собой нечто вроде беличьего колеса, из которого нельзя выбраться, – это замкнутая система. Правда, эта теория требовала несколько изменить его представление о физической вселенной – ранее мир казался ему вполне согласующимся с эвклидовой геометрией. Здесь же, видимо, спуск по линии, представляющейся прямой, на самом деле сводится к описыванию петли. Эта теория несколько его приободрила – она означала, что есть надежда, завершив круг, вернуться если не в «Андервуд», то хотя бы к оставленным продуктам. Возможно, он несколько раз уже миновал то или другое или и то, и другое – по сторонам-то он не смотрел!
     Другая теория (но связанная с первой) предполагала, что кредитно-расчётный отдел «Андервуда» принимает свои меры против мошенников и некредитоспособных. Впрочем, это уже попросту паранойя…
     Теории! Зачем они, эти теории!.. Надо идти…

     Стараясь наступать только на здоровую ногу, он продолжил спуск, хотя, правда, не смог тут же отвлечься от своих размышлений – но те как бы отодвинулись. Вскоре он снова смог воспринимать эскалаторы как нечто само собой разумеющееся, не требуя большего объяснения, чем сам факт их существования.

     Он вдруг обнаружил, что заметно потерял в весе. Впрочем, после такого долгого поста (судя по бороде, он не ел уже не меньше недели) это только естественно. Но была и другая возможность: по мере приближения к центру Земли он, очевидно, должен становиться легче – там, насколько он помнил физику, тела вообще невесомы.
     «По крайней мере, хоть какая-то цель», – подумал он.
     Да, цель появилась. А с другой стороны, он умирал – правда, обращая на это куда меньше внимания, чем заслуживала смерть. Он не хотел признавать очевидное – и в то же время был не настолько безумен, чтобы видеть другую возможность. Поэтому он пытался убедить себя, что есть какая-то надежда.
     Например, кто-нибудь, возможно, спасёт его.
     Но надежда эта была такой же неживой, как эскалаторы, и так же уходила всё глубже.

     Он уже не отличал сон от яви, не мог сказать себе: «Сейчас я сплю», или: «Сейчас я бодрствую». Всё время он ехал вниз и не понимал – проснулся он только что, или просто вышел из глубокой задумчивости, или спит и видит эскалаторы во сне…

     Потом начались галлюцинации.
     Женщина, нагруженная пакетами с маркой «Андервуда», в смешной плоской шляпке, ехала по эскалатору – стуча каблучками, сошла на площадку, где он сидел, повернулась и поехала дальше вниз, не обратив на него внимания.

     Все чаще, приходя в себя, он обнаруживал, что не спешит вниз, а лежит без сил на площадке. Голода он давно уже не чувствовал, но очень кружилась голова.
     Тогда он дотягивался до следующего эскалатора, хватался за ступеньку, выползшую из-под гребёнки, и та увозила его вниз. Ему оставалось только упираться руками (он ехал головой вперёд), чтобы не скатиться кувырком.
     А внизу, на дне… там… когда я туда доберусь…
     Оттуда – со дна, которое, как он думал, находится в центре Земли, – буквально некуда будет ехать, кроме как вверх. Может быть, там начинается другая цепь эскалаторов. Лучше, если лифт. Так важно верить, что дно – существует!

     Думать стало трудно, мучительно – так же, как раньше было трудно и мучительно бежать вверх по эскалаторам. Чувства отказывались служить. Он больше не знал, где реальность и где лишь его воображение. Ему казалось, что он ест, а потом вдруг обнаруживал, что кусает свои руки.

     Потом ему мерещилось, что он достиг дна. Там был большой высокий зал. Стрелки показывали на другой эскалатор – «ПОДЪЁМ». Но поперёк висела цепь, и на ней – табличка с машинописным текстом:
     «ИЗВИНИТЕ, ЭСКАЛАТОР НА РЕМОНТЕ.
     АДМИНИСТРАЦИЯ»

     Он слабо засмеялся.

     Наконец он придумал, как открыть банки с тунцом. Если подсунуть их краем под гребёнку эскалатора, то либо банка лопнет, либо даже встанет эскалатор. А может, если сломается один эскалатор, то встанет вся цепь?.. Конечно, об этом надо было подумать раньше. Но все равно приятно, что он додумался.
     – Я мог бы и спастись!..

     Казалось, он ничего не весит теперь. Наверно, спустился на сотни – тысячи! – миль.
     И снова он спускался.
     Потом лежал у подножия очередного эскалатора. Голова на холодной металлической плите основания, а рука – он смотрел на нее – на гребёнке. Пальцы – между зубьями. Ступени подкатывались одна за другой, их выступы с механической точностью входили под зубья гребёнки, тёрлись о его пальцы и раз за разом отщипывали кусочек его плоти.

     Больше он ничего не помнил.

К НАЧАЛУ

Current Music: лестница-чудесница

Томас М.Диш
С П У С К

Перевод: Павел Вязников, 1991

     Кетчуп, горчица, маринованный чили, майонез, два вида заправки для салата, топлёный жир и лимон. Да, ещё два лотка ледяных кубиков. В буфете немногим богаче: баночки и коробки с пряностями, мукой, сахаром, солью – и коробка изюма!
     Из-под изюма…
     Даже кофе нет. Даже чая – хотя чай он терпеть не мог. В почтовом ящике – только счёт от «Андервуда» («В случае, если Ваша задолженность не будет Вами погашена…»).
     В кармане позвякивают четыре доллара семьдесят пять центов мелочью. Письмо в Грэхэм ушло неделю назад. Если бы братец собирался в этот раз что-нибудь прислать, перевод давно пришёл бы.
     «Я мог бы уже и отчаяться, – подумал он. – Возможно, я уже отчаялся…»
     Можно было бы просмотреть «Тайм». Только очень уж это тяжело – обращаться за работой (пятьдесят долларов в неделю) и получать отказ за отказом. Впрочем, он никого не винил; он бы и сам себя не нанял. Он слишком долго был стрекозой – а муравьи уже прекрасно разобрались в его штучках.

     Он без мыла выскоблил бритвой щёки и до зеркального блеска вычистил ботинки. Замаскировал немытое тело свежей накрахмаленной рубашкой и долго перебирал галстуки в поисках достаточно тёмного и скромного. Он начал волноваться – это проявилось в необычайном внешнем спокойствии.

     Спускаясь по лестнице, он встретил миссис Били, которая притворялась, что подметает безупречный пол вестибюля.
     – Добрый день – или, может, для вас это «доброе утро»?
     – Добрый день, миссис Били.
     – Так что, пришёл ваш перевод?
     – Нет ещё.
     – Первое уже не за горами.
     – Разумеется, миссис Били.
     На станции подземки он некоторое время колебался: один жетон купить или два, и взял два. В конце концов, выбора у него нет, кроме возвращения домой. До первого числа еще уйма времени…

     …Если бы у Жана Вальжана была кредитная карточка, не сидеть бы ему в тюрьме.

     Подбодрившись этим рассуждением, он уселся поудобнее и принялся разглядывать рекламные плакаты на стенах вагона: КУРИТЕ! ПОПРОБУЙТЕ! ЕШЬТЕ! ДАЙТЕ! ПЕЙТЕ! ПОЛЬЗУЙТЕСЬ! ПОКУПАЙТЕ! Он вспомнил Алису в Стране Чудес, все ее грибы, пузырьки и пирожки: «Съешь меня!»
     На Тридцать четвертой улице он сошёл и прямо с платформы поднялся в универмаг «Андервуд». В вестибюле он купил пачку сигарет.
     – Платите наличными или кредиткой?
     – Кредиткой. – Он передал продавцу карточку из слоистого пластика. Тот не глядя набрал сумму на клавиатуре.

     «Продукты и деликатесы» были на пятом этаже. Он тщательно выбирал. Взял банку растворимого кофе и двухфунтовый пакет молотого – крупного помола, большую жестянку тушенки, суп в пакетах, муку для оладий и концентрированное молоко. Джем, арахисовое масло и мед. Шесть банок тунца. После этого можно было подумать и о лакомствах: английское печенье, эдамский сыр, маленький мороженый фазан и даже фруктовый пирог. Ему не приходилось так хорошо есть с тех пор, как он разорился.
     – Четырнадцать восемьдесят семь.
     В этот раз, прежде чем передать в банк сумму, кассир сверила номер карточки со списком закрытых и сомнительных счетов, улыбнулась извиняющейся улыбкой и вернула карточку.
     – Извините, мы обязаны проверять.
     – Я понимаю.
     Сумка с покупками весила добрых двадцать фунтов. Он подхватил её с беспечным изяществом вора, идущего мимо полисмена с награбленным добром, и взошёл на эскалатор.
     На восьмом этаже, в книжном магазине, он приступил к отбору покупок по той же системе, что и в «Деликатесах». Сначала – основательные, чтобы хватило надолго: два викторианских романа, до которых он не добрался раньше, «Ярмарку тщеславия» и «Мартовские иды»; Данте в переводе Сэйерса и двухтомную антологию немецких пьес, ни одной из которых он тоже ещё не читал (он и слышал-то только о двух-трех из них). Затем однодневки, это уже для баловства: нашумевший роман, ставший бестселлером в результате дошедшего до Верховного Суда скандала, и пару детективов.

     У него уже начала кружиться голова от собственной дерзости. Он достал из кармана монетку.

     Орёл – новый костюм; решка – Небесный Зал.

     Решка.

     Небесный Зал на пятнадцатом этаже был пуст, не считая нескольких женщин, болтавших за кофе с пирожными, так что можно было сесть за столик у окна. Он заказал плотный обед из самых дорогих блюд, увенчав его кофе-эспрессо и баклавой. Потом протянул официантке кредитную карточку и дал ей на чай полдоллара.

     Смакуя вторую чашку кофе, он принялся за «Ярмарку тщеславия». К собственному удивлению, он обнаружил, что книга ему нравится. Официантка принесла ему карточку и чек.

     «Небесный» был на самом верхнем этаже «Андервуда», так что отсюда шёл только один эскалатор – «спуск». Спускаясь, он продолжал читать «Ярмарку тщеславия». Он мог читать везде – в ресторане, в подземке, даже когда шёл по улице… На площадках он переходил от одного эскалатора к другому, не отрывая глаз от книги. Когда он сойдёт с эскалатора в вестибюле первого этажа, то окажется в двух шагах от турникетов подземки.

     Он дочитал шестую главу до середины (точнее, до пятьдесят девятой страницы), когда почувствовал – что-то не так.

     Сколько же времени этот дурацкий эскалатор будет тащиться до низа?!

     Он остановился на следующей площадке, но не обнаружил номера этажа – вообще никаких надписей, а тем более дверей. Значит, это – пролёт между этажами. Тогда он спустился на площадку ниже – но и там встретил всё то же озадачивающее отсутствие указателей.
     Зато здесь был фонтанчик с водой, и он вволю напился.
     «Наверно, я заехал в подвал, – подумал он. – Сомнительно, правда, чтобы забота о грузчиках и мусорщиках доходила до снабжения их эскалаторами…»
     Он постоял на площадке, глядя, как ступени плавно подкатываются ему под ноги и, приближаясь, оседают и исчезают под полом. Он стоял довольно долго, но никто больше не спускался.
     Может, магазин уже закрылся?
     Часов у него не было, и он уже потерял всякое представление о времени. В конце концов он решил, что, видимо, зачитался (молодец Теккерей!) и просто-напросто остановился на одном из верхних этажей – на восьмом, например, – и прочёл пятьдесят девять страниц, не замечая, что стоит на месте. Это было вполне возможно: читая, он обычно полностью отключался от окружающего.
     Стало быть, он всё ещё выше первого этажа. Тогда отсутствие дверей можно объяснить странностями планировки, а отсутствие указателей – беспечностью администрации.
     Он запихнул «Ярмарку тщеславия» в пакет с покупками и ступил на эскалатор. Не без некоторого сопротивления, надо признать. На каждой площадке он громко называл номер. Когда сказал «восемь» – забеспокоился; к «пятнадцати» – отчаялся.

     Оставалась еще одна возможность: этаж от этажа отделял не один, а два марша эскалаторов. С этой надеждой он отсчитал еще пятнадцать площадок.
     Всё то же самое.

     Как во сне, продолжал он спуск – будто надеялся опровергнуть кажущуюся бесконечность эскалаторов. Когда он остановился на сорок пятой площадке, ему стало страшно.
     Он поставил сумку с покупками на голый цементный пол. Оказывается, его рука устала и болела, нагруженная двадцатью с лишним фунтами продуктов и книг.

     Он отверг искушение считать происходящее сном. Ведь сон – это реальность для спящего, и он не желал сдаваться перед нею, равно как и перед реальностью яви. Кроме того, он не спал; в этом-то он был уверен.

     Проверив пульс – не меньше восьмидесяти, – он проехал ещё пару эскалаторов, продолжая считать. Да, почти точно восемьдесят. Два эскалатора всего за минуту.
     Он мог прочитать примерно страницу в минуту, на эскалаторе – чуть меньше. Предположим, всё время, что он читал, он продолжал спускаться. Получается… шестьдесят минут на два… сто двадцать этажей. Прибавить сорок семь, которые он насчитал. Небесный Зал – на пятнадцатом.
     167-15=152.
     Значит, он сейчас на сто пятьдесят втором подземном этаже. Невозможно!

     В невероятной ситуации следует вести себя так, словно всё само собой разумеется. Как Алиса в Стране Чудес. Эрго, он сможет вернуться в «Андервуд» тем же путем, каким (предположительно) он его покинул. Надо подняться на сто пятьдесят два марша движущегося вниз эскалатора. Если бежать, перепрыгивая через ступени, это почти всё равно, что бежать по обычной лестнице.

     После двух этажей он совершенно выбился из сил.
     Ничего, спешить некуда. Главное – не поддаваться панике.
     Он подхватил сумку – отдыхая, он поставил её на пол – и рывком преодолел ещё два марша. Отдыхая на очередной площадке, он попытался сосчитать число ступеней, разделяющих этажи. Но каждый раз получалось по-разному, в зависимости от того, считал он по ходу эскалатора или против. В среднем выходило около восемнадцати ступеней, каждая высотой восемь-девять дюймов. Значит, каждый марш – около двадцати футов.
     И значит, по прямой до первого этажа «Андервуда» – около трети мили.

     Когда он бежал по девятому маршу, сумка порвалась – оттаявший фазан промочил бумагу. Продукты и книги запрыгали по ступеням. Часть сама долетела до следующей площадки, остальное доехало на эскалаторе и образовало аккуратный холмик у подножия движущейся лестницы. Разбилась только банка с джемом.
     Он сложил продукты в углу площадки, а фазана упихал в карман куртки на случай, если проголодается по пути вверх.

     Изнеможение приглушило более тонкие чувства, в том числе способность бояться. Подобно марафонцу в конце дистанции, он сосредоточился только на ближайшей задаче и не пытался понять то, что понять невозможно. Он пробегал марш, отдыхал и одолевал следующий; снова отдых и снова бросок. Каждый новый подъём был тяжелее предыдущего, каждый новый отдых – дольше. Он насчитал двадцать восемь площадок и бросил; через сколько-то времени – через сколько именно, он уже не представлял – у него подкосились ноги и он рухнул на гладкий цементный пол. Икры превратились в болезненные узлы мышц; ноги дрожали. Он попытался размять ноги приседаниями, но упал на спину.
     Хотя он недавно поел в ресторане (недавно ли?), он снова был голоден и съел целого фазана, уже совсем оттаявшего. Был ли фазан сырым, он не разобрал.
     Так, должно быть, становятся каннибалами, подумал он, засыпая.

     Во сне он падал в бездонный колодец. Проснувшись, он обнаружил, что ничего не изменилось – только ноги теперь не ныли, а по-настоящему болели.
     Над ним змеились с этажа на этаж флуоресцентные трубки. Казалось, что мягкое гудение эскалаторов превратилось в рёв Ниагары, а скорость возросла в той же пропорции.
     Это перевозбуждение, решил он, с трудом поднимаясь на ноги.

     Когда он наполовину одолел третий марш, ноги подвели его; он вновь штурмовал этот эскалатор, теперь уже успешно. Но на следующем марше он упал опять. Лёжа на цементе той площадки, куда стащили его ступени, он почувствовал, что голод вернулся. Кроме того, он хотел пить – и избавиться от излишка влаги.
     Эту последнюю потребность он смог легко – и без ненужной стыдливости – удовлетворить. А фонтанчик, вспомнил он, есть всего тремя этажами ниже.
     Вниз идти намного легче!
     Кстати, и продукты были внизу. Правда, если спуститься к ним, все усилия, затраченные на подъём, пойдут насмарку. Может, до первого этажа «Андервуда» осталось один-два эскалатора.
     А может, сотня…
     Но он устал, проголодался, хотел пить, к тому же теперь подъём по бесконечной цепи едущих вниз эскалаторов казался ему сизифовым трудом. И он вернулся, спустился, сдался.

     Сначала он позволил эскалатору неспешно везти себя, но скоро в нем пробудилось нетерпение. Бежать вниз, перепрыгивая через ступеньки, было гораздо легче, чем вверх. Это было почти удовольствием. А какая скорость!.. За какие-то минуты он вновь оказался там, где оставил продукты.

     Съев половину фруктового пирога и немного сыра, он соорудил из пиджака что-то вроде мешка для продуктов – застегнул все пуговицы и связал рукава. Если одной рукой сжимать воротник, а другой – полы, то можно забрать всё.
     Усмехаясь, он поехал вниз. Надо уметь проигрывать. Если эскалатор хочет везти его вниз, то вниз он и поедет. Усмехаясь…

     И он поехал вниз – вниз, вниз, по похожему на головокружение эскалатору, вниз, вниз – и, кажется, всё быстрее, лихо поворачиваясь на каблуках на каждой площадке, так что спуск его почти не замедлялся. Он кричал, улюлюкал и хохотал, и эхо катилось за ним по узким и низким шахтам, не поспевая за его бешеным бегом.
     Вниз, всё глубже вниз.

     Дважды он поскальзывался на площадках и один раз не устоял посреди эскалатора, покатился вниз, выпустив узел с продуктами, – и, кажется, потерял сознание. В себя он пришёл на следующей площадке. На щеке – огромная ссадина, голова раскалывается; ступени эскалатора, складываясь и уползая под гребёнку, мягко тёрлись о его каблуки.
     Тут он впервые почувствовал настоящий ужас – подумал о том, что спуску не будет конца; но ужас почти сразу уступил место припадку истерического смеха.
     – Я еду в ад! – кричал он, хотя и не мог перекрыть гудение эскалаторов. – Это дорога в ад! Оставь надежду всяк сюда входящий!

     Если бы это была дорога в ад!
     Тогда, по крайней мере, во всем этом был бы какой-то смысл. Пусть странный и невероятный – но хоть какой-то…

     Все-таки здравый рассудок прочно сидел в нём, и ни ужас, ни истерика не могли завладеть им надолго. Он снова собрал продукты, с облегчением отметив, что на этот раз уцелело всё, кроме банки растворимого кофе, всё равно, впрочем, бесполезного в данных обстоятельствах. А о других обстоятельствах, ради сохранения рассудка, он не разрешал себе думать.

К ОКОНЧАНИЮ

13 октября 2015 года в 19.00 Дом русского зарубежья им. А.Солженицына приглашает на представление книги Василия Молодякова «Джордж Сильвестр Вирек: больше чем одна жизнь (1884–1962)» (М.: Кругъ, 2015).

Новая книга известного историка и коллекционера, профессора Василия Элинарховича Молодякова (Токио) — первое на русском языке жизнеописание американского поэта, прозаика, журналиста, публициста и пиарщика Джорджа Сильвестра Вирека (1884–1962), связанного со многими ключевыми фигурами мировой истории и культуры первой половины ХХ века. Правда о его жизни причудливее любого вымысла и увлекательнее любого романа.

«Незаконный» внук кайзера Вильгельма I, сын сподвижника Маркса и Энгельса, Вирек родился в Мюнхене, но большую часть жизни прожил на Манхэттене. Первый и последний декадент Нового света, он взорвал своими стихами американскую литературу 1900-х годов, но затем оставил поэзию ради журналистики. Вирек взял интервью почти у всех знаменитых людей межвоенных десятилетий, включая великого князя Александра Михайловича. На протяжении полувека он писал романы, исторические хроники и памфлеты, популяризировал психоанализ, теорию относительности и телевидение. Попытки выступать «мостом» между Германией и Америкой в критические периоды истории принесли Виреку горький опыт остракизма и пять лет тюрьмы.

В основу биографии, работа над которой продолжалась около десяти лет, положена уникальная коллекция материалов о Джордже Виреке и его современниках, собранная автором. Книга богато иллюстрирована материалами из нее.

Наш адрес:
Москва, ул. Нижняя Радищевская, д. 2
Проезд: м. «Таганская» (кольцевая)
Тел.: (495) 915-10-80

http://www.bfrz.ru/index.php?mod=news&id=2164
http://molodiakov.livejournal.com/305585.html

     Она лежала в темноте спальни, и звенящий в ушах зуммер не давал ей заснуть. Может, это только моё воображение? – думала она. – Ведь в первую ночь я спала, когда трубка была сброшена... Нет, это не из-за звука. Тут что-то другое... Она упрямо зажмурилась. Не буду, вот не буду слушать и всё! – сказала она себе. Она вдохнула дрожащий воздух ночи, но тьма не наполнила её мозг и не заслонила её от звука, как она надеялась...
     Мисс Кин нащупала халат и закутала в мягкую шерсть гладкую чёрную раковину трубки. Откинулась, тяжело дыша и решительно повторяя: "теперь я усну".
     Но она всё равно слышала зуммер.
     Старуха напряглась и вдруг рывком села, развернула трубку, сердито бросила её на рычаг. Блаженная тишина наполнила спальню. Мисс Кин со слабым стоном рухнула в подушки. "Теперь я засну", – сказала она себе.
     И грянул телефонный звонок.
     Старческое дыхание прервалось; звонок телефона как будто пронизывал тьму и окутывал мисс Кин облаком сверлящего, ухо звука. Она потянулась – снова положить трубку на стол! – и отдёрнула руку, поняв, что стоит ей поднять трубку, раздастся голос... тот голос.
     В горле что-то нервно пульсировало. Что же делать, думала она, – может быть, резко, как можно быстрее, снять трубку, положить её и сразу же ударить по рычагу, чтобы отключить это... Да, так и сделаю!
     Она напряглась и осторожно вытянула руку, так, что аппарат оказался точно под ней. Задержав дыхание, рванула трубку – всё по плану! – потянулась к рычагу...
     И замерла, когда во тьме раздался мужской голос.
     – Где – вы? – спросил он. – Я хочу – говорить – с вами...
     Из старческого горла вырвался тонкий писк.
     А голос сказал:
     – Где вы? Я хочу говорить с вами…
     – Нет, нет! – всхлипывала мисс Кин.
     – Где вы? Я хочу...
     Она ударила по рычагу – белыми, сведёнными пальцами. Целых пятнадцать минут она не могла отпустить рычаг.
     – Нет уж, этого я не потерплю!
     Голос мисс Кин напоминал потёртую тесьму. Она неподвижно сидела на кровати, изливая свой испуганный гнев в мёртвое ситечко микрофона.

+     +      +

     – Так вы говорите, вы вешаете трубку, а он всё равно звонит? – переспросила мисс Финч.
     – Да я же всё объяснила! – взорвалась Эльва Кин. – Пришлось на всю ночь снять трубку – чтобы он не мог больше позвонить. Я ни на миг глаз не сомкнула! Так вот, я требую, чтобы эту линию проверили – и немедленно, слышите? Я требую, чтобы вы прекратили это издевательство!
     Её глаза-бусинки сверкали; но трубка едва не выскользнула из дрожащих пальцев.
     – Ну хорошо, мисс Эльва, – вздохнула операторша. – Сегодня во второй половине дня я пришлю человека...
     – Спасибо, милочка, спасибо, – сказала старуха. – Вы уж, пожалуйста, позвоните мне, когда...
     Её голос оборвался: в трубке послышались какие-то щелчки.
     – Линия перегружена, – пробормотала она.
     Щёлканье прекратилось, и мисс Кин продолжила:
     – Так я хотела попросить вас, милочка, позвоните, как только вы выясните, кто этот тип...
     – Конечно, мисс Кин, разумеется. А монтёра я пошлю на вашу линию немедленно. Ваш адрес – Милл-Лэйн, 127, верно?
     – Правильно, милочка. Проследите за этим, прошу вас.
     – Обещаю, мисс Эльва. Безотлагательно.
     – Спасибо, милочка, – сказала мисс Кин со вздохом облегчения.

+     +      +

     Всё утро тот человек не звонил. И днём не звонил. Напряжение стало понемногу спадать. Она даже сыграла с сестрой Филипс в криббидж, и даже смеялась, выиграв. Карты доставили ей давно уже забытое удовольствие. Как-то успокаивало, что телефонная компания занялась её проблемой. Скоро они поймают этого негодяя и всё будет хорошо.
     Но пробило два часа, потом три – а монтёр всё не приходил. Мисс Кин снова начала волноваться.
     – О чём думает эта девчонка? – раздражённо проворчала старуха.– Ведь обещала же, что монтёр придёт после обеда...
     – Придёт он, придёт, – успокоила сиделка. – Потерпите немного…

     Четыре часа. Монтёра не было. Карты, книга, радио – ничто не шло в голову, всё валилось из рук. Утихшее было волнение снова нарастало, минута за минутой, и когда в пять часов телефон зазвонил, ее рука дернулась вперед – взлетел рукав халата – и, как птичья лапа, сжалась на трубке.
     "Если это снова он, – промелькнула у неё мысль, – я закричу и буду кричать, пока сердце не остановится...
     Она прижала трубку к уху.
     – Алло?
     – Мисс Эльва, это мисс Финч.
     Старуха прикрыла глаза и тихо вздохнула.
     – Да?
     – Это относительно ваших звонков.
     – Да?
     В голосе телефонистки ясно слышалось: "относительно ваших выдумок".
     – Мы послали на линию монтёра, чтобы он отследил абонента. Я получила его отчёт.
     Мисс Кин едва дышала.
     – Да?
     – Он ничего не нашёл.
     Эльва Кин ничего не сказала. Её седая голова неподвижно лежала на подушке, трубка прижата к уху.
     – Он сообщает, что отследил... гм... неисправность, до оборванного провода на окраине.
     – Оборванного... провода?
     – Да, мисс Эльва. – Голос мисс Финч звучал как-то... странно.
     – Так, по-вашему, я ничего не слышала? Так?
     Голос мисс Финч обрёл уверенность.
     – Во всяком случае, по этой линии вам позвонить не могли.
     – А я говорю, что мне звонил какой-то человек!
     Мисс Финч молчала, и пальцы мисс Кин конвульсивно сжались на трубке.
     – Там должен быть абонент... какой-то аппарат, – настаивала она. – Он же позвонил как-то!
     – Мисс Эльва, провод лежал... на земле. – Телефонистка помедлила. – Завтра аварийная бригада поставит столбы, восстановит линию и всё будет...
     – А я говорю, что он как-то сумел мне позвонить!
     – Мисс Эльва, там никого нет.
     – Да где – “там”? Где?!
     Телефонистка, помолчав, ответила:
     – Мисс Эльва, это... кладбище.

+     +      +

     Прикованная к постели старая дева без сил смотрела в чёрную тишину спальни. Сиделка не осталась с ней на ночь; сиделка потрепала её по руке, немного поворчала на неё и забыла про неё, оставив без внимания мольбы переночевать с ней...

     Она ждала звонка.
     Можно было бы отключить телефон. Но она не могла собраться с духом. Она лежала – ждала... ждала... и думала.
     О тишине – об ушах, которые так давно ничего не слышали – о мечте снова слышать. О звуках, бормочущих и клокочущих звуках – первых мучительных попытках снова заговорить того, кто молчал... как долго? О первом приветствии – "Алло. Алло". – первых словах за очень-очень долгий срок. И вопросе – "Где вы?". О, – о том, отчего она так неподвижно лежала на кровати – о щелчках в трубке и о том, как телефонистка назвала её адрес. О...

     Зазвонил телефон.
     Пауза. Звонок. Шорох ночной рубашки в темноте.
     Звонок замолк – трубка снята.
     Тишина.
     Трубка, выскользнувшая из белых пальцев. Глядящие в темноту глаза. Замедлившийся стук сердца. И треск сверчков в ночи за окном.
     И слова, снова и снова звучащие в её ушах, слова, от которых новый ужасный смысл приобретала удушливая темнота в спальне.
     – Алло, мисс Эльва?.. Я буду у вас с минуты на минуту.

+     +      +

К НАЧАЛУ

Ричард Мэйтсон
З В О Н О К

Перевод: Павел Вязников, 1991

     Незадолго до того, как зазвонил телефон, ветер повалил дерево под самым окном, и этот шум вырвал мисс Кин из её старческого сна. Она рывком приподнялась в постели, судорожно сжимая в слабых кулачках край одеяла. Сердце всполошенно колотилось в иссохшую грудь, холодная кровь стучала в висках. Старуха замерла, напряжённо вглядываясь в ночь.
     И тут зазвонил телефон.
     "Кто бы это мог быть?" – спросила она себя. Худая рука помедлила на пути к аппарату, но наконец мисс Эльва Кин нашарила трубку и поднесла её, твёрдую и ледяную – к уху.
     – Алло, – сказала она.
     За окном пушечным выстрелом грянул гром – вздрогнули даже парализованные ноги старухи. "Я прослушала ответ? – сказала она себе, – гром его заглушил..."
     – Алло, – повторила она.
     Тишина. Мисс Кин замерла в ожидании. Потом она в третий раз повторила:
     – Алло! – надтреснутым старческим голосом. Снаружи снова обрушился удар грома.
     Но никто не ответил, и даже не было звука разъединения. Дрожащая от старости рука сердито бросила трубку.
     – Безобразие, пробормотала мисс Кин, откидываясь на подушки. Её спина уже болела от затраченных на сидение усилий...

*     *      *

     Старуха устало вздохнула. Теперь снова придётся мучительно пытаться уснуть: уговаривать измученные дряблые мышцы расслабиться, пытаться отвлечься от боли в ногах (словно кто наждаком трёт кости!), стараться завернуть этот кран в голове... чтобы мысли не текли, не сочились, не капали... Да что поделаешь, без этого не обойтись: сестра Филипс утверждает, что отдых для неё сейчас главное. Эльва Кин постаралась дышать глубоко и ровно, натянула одеяло до подбородка – с надеждой проделала всё, что необходимо, чтобы заснуть...
     Всё напрасно.
     Её глаза открылись; повернув голову к окну, она смотрела, как гроза уходит на своих сверкающих ногах и её шаги грохочут и гремят. "Ну почему я не могу уснуть по-человечески!" – горько пожаловалась она кому-то про себя.
     Но она знала почему. Когда жизнь так скучна и однообразна, любая малость кажется таком необычной и даже тревожной! А её жизнь состояла из постели, книг, которые приносила из городской библиотеки сиделка, безвкусной диетической пищи, лекарств, слабенького бормотания её маленького приёмника – и ожидания. Ожидания хоть чего-нибудь; каждый день говоришь себе – пусть хоть что-то случится...
     Например, раздастся телефонный звонок –
     Там не было слышно даже чтобы опустили трубку. Мисс Кин не понимала этого. Зачем набирать её номер и молча слушать, как она снова и снова говорит "Алло"?.. Да полно, звонил ли кто-то?
     Вот что надо было сделать: слушать, пока неизвестный шутник не устанет и не положит трубку. Или отругать его как следует за совершенно хулиганский звонок посреди грозовой ночи больной старой деве. И если бы кто-то слушал её, он в конце концов рассердился бы, и...
     – Так и надо было!
     Она сказала это громко, подчеркнув негодование. Впрочем, всё, наверное, проще. Телефон испорчен. Кто-то пытался дозвониться, может быть, это сестра Филипс хотела узнать, как она себя чувствует. Но что-то случилось на линии... так что ничего не было слышно. Конечно, так всё и было!
     Мисс Кин кивнула сама себе и прикрыла глаза. "Ну, теперь спать", – подумала она.
     Где-то вдалеке гроза прочищала своё чёрное горло. "Надеюсь, никто не пострадал от этой аварии," – подумала Эльва Кин. – "Надеюсь..."
     В этот момент телефон зазвонил опять.
     "Ну вот, – подумала она, – опять звонят". Она поспешно нашарила в темноте трубку и поднесла её к уху.
     – Алло, – сказала мисс Кин.
     Тишина.
     У неё сжалось горло. Нет, конечно, она понимала, что на линии авария, что... но всё равно ей это не нравилось. Очень не нравилось.
     – Алло? – спросила она опять, просто на всякий случай. Вдруг да ответят.
     Но ответа не было. Она подождала немного, и снова спросила, в третий раз, уже нетерпеливо и громко – её дребезжащий голос был даже слишком громким для тёмной спальни.
     – Алло?
     Никакого ответа. Мисс Кин вдруг захотелось отбросить трубку, как можно дальше от себя. Тем не менее она подавила это странное, какое-то инстинктивное побуждение: надо подождать ещё немножко, подождать и послушать, может, на том конце провода всё-таки положат трубку...
     И она стала ждать.
     Теперь в спальне было совсем тихо, но Эльва Кин всё равно изо всех сил напрягала слух, надеясь услышать – всё равно что, например, звук, с которым кладут трубку на рычаг, зуммер разъединения... Её грудь медленно поднималась и опускалась; она сперва, чтобы сосредоточиться, закрыла глаза, потом открыла – и моргнула в темноте спальни. А телефон молчал: ни щелчков, ни гудения, ни звука трубки, которую кладут на рычаг...
     – Алло! – закричала она вдруг, – и бросила трубку.
     Она промахнулась. Трубка упала, мягко стукнув по коврику. Мисс Кин нервно щёлкнула кнопкой лампы, мигая на её мертвенный свет. Она насколько могла быстро повернулась на бок и попыталась дотянуться до безмолвного телефона....
     Но дотянуться она не смогла, а парализованные ноги не позволяли старухе встать. Её горло сжалось. Господи, неужели придётся оставить трубку с изливающимися из неё таинственным молчанием лежать до утра у кровати?!
     Тут её осенило. Она резко нажала рычаг, трубка на полу щёлкнула и загудела нормальным сигналом разъединённой линии. Эльва Кин глотнула и, глубоко вздохнув, откинулась на подушки.
     Усилием воли и логики она вырвалась из объятий тревоги. Это просто глупо, думала она, так волноваться из-за пустяковой и легко объяснимой случайности. Это всё гроза виновата, ночь, то, как я проснулась от испуга (кстати, что меня разбудило?) – всё это, попавшее разом в моё убийственно-монотонное, скучное существование. Да, это всё, конечно, очень неприятно и скверно; но не так скверен сам случай, как моя реакция...
     Мисс Эльва Кин запретила себе дальше думать об этом. Надо спать, сказала она себе, сердито пожала плечами и расслабилась. Она лежала неподвижно и тихо; с пола до неё еле слышно, будто звон далёкого пчелиного роя, доносилось гудение зуммера. Но ей удалось игнорировать его...

+     +      +

     На следующее утро, когда сестра Филипс убрала после завтрака посуду, Эльва Кин позвонила в телефонную компанию.
     – Это мисс Эльва, – сказала она телефонистке.
     – Да, мисс Эльва, слушаю вас, – отозвалась та (кажется, её звали мисс Финч). – Чем могу помочь?
     – Прошлой ночью мой телефон дважды звонил, – пожаловалась Эльва Кин, – но когда я снимала трубку, никто не заговорил. Я даже не слышала, чтобы там положили трубку. Даже гудка не было – тишина, и всё.
     – Видите ли, мисс Эльва, – профессионально-бодрым голосом отвечала мисс Финч, – гроза прошлой ночью порвала много проводов, почти половина сети выведена из строя. Клиенты всё время звонят – жалуются на плохие соединения и поваленные столбы. Вам, можно сказать, повезло, что ваш телефон вообще работает.
     – Так вы думаете, это было просто неправильное соединение? Из-за грозы?
     – Конечно, мисс Эльва. Только и всего.
     – Как по-вашему, может это повториться?
     – Ну... не знаю. В общем-то может, наверное. Не могу сказать точно. Но если это случится снова, просто позвоните нам, и мы пришлём монтёра.
     – Хорошо, – сказала мисс Эльва. – Спасибо, милочка.

+     +      +

     Всё утро она пролежала в блаженной апатии. Приятно всё-таки, – думала она, – разгадать какую-нибудь загадку, пусть самую пустяковую. Телефон плохо работал оттого, что линия повреждена грозой. Не удивительно, гроза даже повалила этот старый дуб у дома... Шум этого падения меня и разбудил – жаль, конечно, дуб... Он прекрасно заслонял дом от солнца летом. Впрочем, хорошо, по крайней мере, что дуб упал на дорогу, а не на дом...
     День прошёл без событий: старуха ела, читала Анжелу Тиркелл и почту (пара бессмысленных реклам и счёт за электричество), пару раз поговорила о каких-то пустяках с сестрой Филипс. Повседневная скука так поглотила её, что когда вечером зазвонил телефон, она сняла трубку, не вспомнив о звонках прошлой ночи.
     – Алло?
     Тишина.
     На минуту она была словно парализована. Затем позвала сестру Филипс.
     – В чём дело? – спросила дородная сиделка, переваливаясь на ходу.
     – Это то, о чём я говорила! – Эльва Кин протянула трубку. – Послушайте!
     Сестра Филипс взяла трубку и откинула седую прядь с уха. Выражение бесстрастного лица не изменилось. – Никого там нет, – заметила она.
     – Верно, – кивнула мисс Кин. – Никого. Вы послушайте, послушайте – уверена, что вы не услышите, как вешают трубку!
     Сестра Филипс немного послушала и покачала головой:
     – Ничего не слышу, – сказала она и повесила трубку.
     – Нет, нет, погодите! – поспешно сказала мисс Кин, – Впрочем, неважно... – добавила она, увидев, что сестра Филипс уже повесила трубку. – Если это будет повторяться слишком часто, я позвоню мисс Финч, чтобы она прислала монтёра...
     – Конечно, так и надо сделать, – согласилась сиделка и вернулась в гостиную, к роману Фэйф Болдуин.

+     +      +

     Сестра Филипс ушла в восемь, оставив, как всегда, на тумбочке у кровати яблоко, печенье, стакан воды и пузырёк с таблетками. Она взбила подушки под слабой спиной старухи, подвинула поближе радио и телефон, удовлетворённо огляделась и ушла со словами "До завтра, мисс Кин!"
     А через пятнадцать минут зазвонил телефон. Мисс Кин схватила трубку; на этот раз она не говорила "алло", просто слушала...
     Сначала было то же – абсолютная тишина. Она нетерпеливо послушала ещё минуту, и уже готова была повесить трубку – как вдруг услышала что-то... какой-то звук. У неё дёрнулась щека, и она снова прижала трубку к уху.
     – Алло? – напряжённо спросила она.
     Бормотание, неясное гудение, шорох – что это было? Мисс Кин зажмурилась, изо всех сил вслушиваясь в звук, но не в силах распознать его. Слишком он был тихий, слишком неясный. Тихая вибрация... шипение выходящего воздуха, шорох и что-то вроде бульканья. Это, наверное, помехи, подумала она, – сам телефон издаёт эти звуки. Где-то на ветру колышется провод, или...
     Эта мысль оборвалась, и её дыхание тоже прервалась. Звуки исчезли, и снова в ушах зазвучала тишина. Она могла слышать, как бьётся её сердце, как работает её горло. Господи, как нелепо, – подумала она, – я ведь уже всё объяснила, это всё гроза!..
     Она снова откинулась на подушки, прижимая к уху трубку. Беспричинный страх охватил старуху, как ни старалась она успокоить себя рассуждениями. Казалось, она соскальзывает с шаткой опоры рассудка... всё ниже, ниже...
     Вдруг мисс Кин вздрогнула: звуки раздались снова. Их не мог издавать человек, это она понимала, и всё же... всё же что-то такое в них было... какой-то едва различимый намёк...
     Её губы задрожали и она едва не закричала; какой-то жалобный писк застрял в её горле. Но она не могла, просто не могла повесить трубку – исходившие из неё звуки, казалось, загипнотизировали старуху. Что это – шум ветра, гудение неисправных механизмов, или что-то ещё? Она не знала, но не могла оторвать трубку от уха.
     – Алло? – пробормотала она дрожащим голосом.
     Звуки стали громче. Они гудели прямо в её мозгу.
     – Алло! – закричала она.
     – А-л-л-о-ооо... – раздалось в ответ из трубки. И мисс Кин потеряла сознание.

+     +      +

     – Вы уверены, что кто-то сказал "алло"? – спросила мисс Финч, которой старуха позвонила утром. – Может быть, помехи...
     – Говорю вам, это был человеческий голос! – крикнула дрожащая Эльва Кин. – Тот самый человек, который всё время молча слушал меня – тот самый, который так страшно шумел...
     Мисс Финч вежливо кашлянула.
     – Хорошо, мисс Эльва, я пошлю дежурного монтёра, чтобы он проверил вашу линию. Сразу же, как только он освободится. Правда, все монтёры сейчас на линии, гроза причинила много повреждений, но как только будет возможно...
     – А что мне делать, если этот... этот человек позвонит снова?
     – Повесьте трубку, и всё.
     – Но он звонит снова и снова!
     – Хм. – Любезность, похоже, стала покидать телефонистку. – Почему бы вам не узнать, кто он, мисс Эльва? Если вам это удастся, мы сможем немедленно принять меры. Видите ли...

     Повесив трубку, мисс Кин напряжённо лежала на своих подушках, слушая, как сестра Филипс на кухне сиплым голосом напевает что-то о любви и гремит тарелками. Мисс Финч ей не поверила, это ясно. Телефонистка решила, что у старой девы разыгралось воображение. Ну что к, мисс Финч скоро поймёт, как ошибалась...
     – Буду звонить ей, пока она не сделает, что положено! – упрямо и раздражённо сказала мисс Кин сестре Филипс, укладываясь соснуть после обеда.
     – Конечно, так и надо, – согласилась сиделка, – А пока выпейте-ка лекарство и ложитесь.

     Мисс Кин сердито молчала, сжимая перетянутые венами кулачки. Было десять минут третьего, и, не считая храпа сестры Филипс из гостиной, в доме царила тишина октябрьского дня.
     Как это бесит, – думала Эльва Кин, – что никто не воспринимает меня всерьёз. Нет уж, – и её тонкие губы поддались, – когда телефон зазвонит снова, я заставлю сестру Филипс слушать, пока она не услышит это.
     И в это мгновение зазвонил телефон.
     Мисс Кин почувствовала, как ледяная дрожь пробегала по её телу. Даже теперь, когда на её цветных покрывалах лежали солнечные пятна, резкий звонок испугал её... Она прикусила вставными зубами нижнюю губу, чтобы подавить страх. "Ответить или нет? – подумала она, но прежде чем ответила себе на этот вопрос, её рука, словно сама собой, взяла трубку.
     Мисс Кин глубоко и прерывисто вздохнула и медленно поднесла трубку к уху.
     – Алло, – сказала она.
     – Алло, – ответил ей голос – пустой, неживой.
     – Кто это? – спросила мисс Кин, стараясь, чтобы не дрожал голос.
     – Алло.
     – Кто это, ответьте, пожалуйста!
     – Алло.
     – Кто это?
     – Алло.
     – Пожалуйста!..
     – Алло.

+     +      +

     Мисс Кин бросила трубку на рычаг и резко откинулась в кровати, не в силах отдышаться. Что же это, – билось у неё в голове, – что это, Бога ради?!
     – Маргарет! – закричала она. – Маргарет!
     Она услышала, как сестра Филипс в гостиной как будто хрюкнула и закашлялась.
     – Маргарет, пожалуйста!..
     Слышно было, как толстуха встала и, тяжело шаркая, направилась к ней. "Я должна собраться, – подумала старуха, прижимая к горящим щекам дрожащие руки. – Я должна всё ей объяснить..."
     – В чём дело? – проворчала сиделка. – Живот болит?
     Горло мисс Кин пересохло и сжалось.
     – Он... снова позвонил, – прошептала она.
     – Кто?
     – Этот человек!..
     – Какой человек?
     – Который всё время звонит! – закричала мисс Кин. – Который звонит, звонит, звонит и всё говорит – алло, алло, алло, алл...–
     – Ну-ка, успокойтесь! – спокойно оборвала её сестра Филипс. – Лягте, и...
     – Не хочу, не желаю я ложиться! – яростно заявила старуха. – Я желаю знать, кто этот ужасный человек, который пугает меня!
     – Не заводитесь, – остерегла её сиделка. – Знаете ведь, что может у вас случиться с желудком!
     Мисс Кин расплакалась.
     – Я боюсь. Я так боюсь! – всхлипывала она. – Ну почему он зво¬нит?..
     Сестра Филипс стояла у кровати, в какой-то коровьей задумчивости глядя сверху вниз на старую деву.
     – А что вам сказала мисс Финч? – мягко спросила она наконец.
     Дрожащие губы мисс Кин не смогли выговорить ответ.
     – Она, наверное, сказала, что это была неисправность? – почти ласково сказала сиделка. – Так ведь?
     – Да нет же! Это был человек! Че-ло-век!
     Сестра Филипс терпеливо вздохнула.
     – Ну, если это человек – так повесьте трубку, и всё тут, – убедительно сказала она. – Кто вам велит с ним говорить? Просто повесьте трубку. Это ведь не трудно!
     Мисс Кин зажмурила блестящие от слез глаза и плотно сжала губы. В её голове звучал этот глухой, равнодушный голос. Снова и снова, не меняя интонации, повторял он, не отзываясь на её ответы – просто повторял, бесконечно, безжизненно, апатично... "Алло. Алло. Алло". И этот звук бросал её в дрожь...
     – Вот, посмотрите-ка, – сказала сестра Филипс. Старуха открыла глаза и увидела сквозь туман в глазах, как сиделка кладёт трубку на столик рядом с аппаратом.
     – Вот так, – сказала сестра Филипс. – Теперь никто позвонить не сможет. Оставьте трубку так; а если вам самой что-то понадобится, наберите номер. Теперь всё в порядке? Правда?
     Мисс Кин подняла бесцветный взгляд на сиделку. Кивнула. Очень неохотно.

+     +

К ОКОНЧАНИЮ

Ричард ПАРКЕР

Мальчик, превращённый в тачку

Перевод с английского: П. ВЯЗНИКОВ (1990)

     – Слушай, Томис, – сказал я, – чаша моего терпения переполнилась. Даю тебе две минуты. Или ты сядешь как следует и возьмешься за дело, или я превращу тебя в обыкновенную садовую тачку, ясно? Это последнее предупреждение!
     Томис, конечно, был не единственным: весь класс вертелся как заведенный, а Томису просто повезло, что я выбрал именно его.
     День был ветреный, а в такие дни с ребятами особенно трудно справиться. К тому же, как мне было известно, отец Томиса выиграл в футбольную лотерею приличную сумму, так что парнишка был взбудоражен сильнее обычного. Но делать скидок нельзя – стоит только начать...
     Так что через три минуты я снова обратился к Томису:
     – Ну и сколько ты успел решить примеров?
     – Да я только дату пишу... – неохотно ответил тот.
     – Ну что ж, я тебя предупреждал!
( Read more... )

Сирил Корнблат

СЛОВА ГУРУ

Перевод: П.Вязников, 1994

    Вчера, когда я шёл в лес встретиться с Гуру, некто остановил меня и спросил:

    - Малыш, что ты делаешь тут в час ночи? Твоя мама знает, где ты? И сколько тебе лет, что ты так вот разгуливаешь один по ночам?

    Я посмотрел и увидел, что он совсем седой, и засмеялся. Старики - сплошь слепцы; впрочем, все люди, можно сказать, вовсе не видят. Женщины, пока молодые, ещё, может, кое-что могут увидеть, но мужчины - почти совсем ничего.

    - В следующий день рождения мне будет двенадцать, - ответил я. И добавил (потому что всё равно я не дам ему уйти и рассказать всё другим): - А ночью я вышел, чтобы повидать Гуру.
    - Гуру? - удивился он. - Кто такой Гуру? Иностранец, наверно, а? Нет, молодой человек, негодное это дело - якшаться с иностранцами! Так кто этот Гуру?

    Раз он хотел - я сказал ему, кто такой Гуру, и, когда он начал болтать насчет дешёвых журнальчиков и сказочек, я произнёс одно из тех слов, которым научил меня Гуру; и он умолк. Он был старик, и суставы у него гнулись плохо, поэтому он не осел и не согнулся, а прямо так и упал, как стоял, ударился головой о камень. А я пошёл дальше.
( Read more... )

     В дальнем углу землянки, которая, собственно, и представляла собой весь КП, Бреннер спорил с 2900-м.
     - Был бы хоть один шанс, - говорил торопливо Бреннер, - я бы это сделал. Вы же это знаете, взводный.
     - Что происходит? - сумел наконец спросить 2910-й. - Что такое?..
     Он был слишком слаб, чтобы продолжать играть роль УЖОСа, но ни Бреннер, ни 2900-й этого не заметили.
     - Дивизия, - ответил Бреннер. - Целая дивизия Врага. Мы не можем сдерживать её нашими силами!
     2910-й приподнялся на локте.
     - О чем это вы?
     - Я говорил с ними по радио... поймал их частоту - это целая дивизия. Они нашли офицера, который знает английский. Они предлагают нам сдаться.
     - Это они говорят, что у них дивизия, - сдержанно заметил 2900-й.
     2910-й потряс головой, пытаясь привести её в порядок.
     - Хоть бы и дивизия - с Пиноккио...
     - Роботанк уничтожен.
     2900-й бесстрастно объяснил:
     - Мы пытались контратаковать, 2910-й, но они подбили Пиноккио и отбросили нас назад... Как ты себя чувствуешь?
     - Их целая дивизия! - твердил Бреннер.

     Голова 2910-го теперь лихорадочно работала, но это было так, словно в ней крутился какой-то нелепый механизм. Если Бреннер намерен сдаться, 2900- й не сможет даже подумать о неповиновении. Но он, 2910-й, может убедить Бреннера в том, что он - человек. Бреннер сможет объяснить это Врагу - обязательно объяснит; и в этом спасение. Война рано или поздно кончится, и он вернётся домой. Никто не сможет его ни в чем упрекнуть. Если Бреннер собирается...

     Бреннер спросил:
     - Сколько у нас осталось боеспособных?
     - Меньше сорока, сэр.
     В голосе 2900-го ничто не изменилось, а ведь не мог же он не понимать: капитуляция могла означать для него только верную смерть. Враг брал в плен только людей. (А сможет ли он убедить 2900-го? Вообще кого-либо из УЖОСов - после того как они вместе ели и шутили? УЖОСов, которые не разбирались в физиологии и считали всех людей, кроме Врага, полубогами? Поверят ли они ему, если он попытается принять командование?..)
     Он видел, как Бреннер кусает губы.
     - Я собираюсь капитулировать, - сказал наконец представитель БСС. Совсем рядом с КП взорвалась мина или, может, реактивный снаряд, но Бреннер как будто не заметил этого. Он говорил неуверенно, словно пытался свыкнуться с этой мыслью.
     - Сэр... - начал было 2900-й.
     - Я запрещаю вам обсуждать мои приказы, - оборвал его Бреннер. Теперь он говорил решительнее. - Но я попрошу их на этот раз сделать исключение, взводный. Я попрошу их не... - его голос слегка дрогнул. - Не делать того, что они обычно делают... с не-людьми.
     - Не в этом дело, - твердо возразил 2900-й. - Дело в самой сдаче. Мы готовы умереть, сэр, - но мы хотим умереть, сражаясь.
     Один из раненых застонал, и 2910-й подумал, что тот, может быть, тоже слушает сейчас их разговор. Бреннер явно потерял контроль над собой.
     - Вы умрёте так, черт возьми, как я вам прикажу! - взвизгнул он.
     - Погодите, - 2910-му было неожиданно трудно говорить, но он всё же смог привлечь их внимание. - 2900-й, мистер Бреннер ещё фактически не отдал вам приказа о сдаче, а вы нужны сейчас в бою. Ступайте - я поговорю с ним.( Read more... )

     Когда 2910-й пробирался между деревьями, он заметил что-то под ногами и задержался рассмотреть этот предмет. Оказалось, это был череп. 2910-й поднял его. Обыкновенный, костяной, вовсе не похожий на гладкий полированный череп УЖОСа. Следовательно, вероятнее всего, это череп Врага.
     Врага с большой буквы, подумал он. То есть человеческого существа, на которое не распространялось граничившее с поклонением уважение к людям, вбитое в УЖОСов генетикой и обучением.
     Снова тонкий жестяной голосок:
     - 2910-й, тебя что-то задерживает?
     - Иду.
     Он пинком отшвырнул череп с дороги. Человек, которого даже УЖОС не был обязан слушаться, которого даже УЖОС мог убить. Череп выглядел очень старым, но, конечно, старым он быть не мог. Муравьи вычищали череп до блеска за несколько дней - а через несколько недель кость сгнивала. Но выглядел этот череп так, словно пролежал тут два десятка лет.
     Хлопая крыльями, пролетел орнитоптер - у него была своя разведывательная задача.
     2910-й спросил:
     - Куда идём? До ручья?
     - Четверть мили по берегу, потом сворачиваем на запад, - отозвался в наушниках голос 2900-го с заметной ноткой сарказма, - если, конечно, ты не возражаешь.
     Неожиданно вмешался голос лейтенанта Кайла:
     - 2900-й! 2910-й в дозоре второй по старшинству и обязан быть в курсе ваших планов.
     Но 2910-й сообразил - настоящий УЖОС никогда не задал бы подобного вопроса. Понял он и другое - об УЖОСах он знал куда больше, чем комроты. Неудивителыю, ведь в отличие от Кайла 2910-й ел и спал с УЖОСами... и всё же в этом было что-то не то. Похоже, он знал УЖОСов даже лучше Бреннера, если не говорить о собственно биомеханике.
( Read more... )

     От КП, хлопая крыльями, взлетел орнитоптер-наблюдатель.
     - Что-то давно не было слышно мин. - заметил 2909-й. Тут же как-то ненатурально хлопнул взрыв - таким же звуком заканчивались в последние недели все подобные вражеские разведки боем. Над лагерем запорхали бумажные листки.
     - Агитснаряд, - прокомментировал очевидный факт 2909-й, а 2911-й вылез из окопа, подобрал один листок и спрыгнул обратно.
     - То же, что на той неделе, - сообщил он, разглаживая сырую рисовую бумагу.
     2910-й заглянул ему через плечо. 2911-й оказался прав. Неизвестно по какой причине Враг никогда не направлял свою пропаганду на УЖОСов - хотя ни для кого не было секретом, что умение читать входило в число инстинктивных навыков, вкладываемых в сознание УЖОСов. Вся пропаганда велась на людей и в основном напирала на отвращение, "которое должен испытывать каждый человек, вынужденный терпеть возле себя нежить, всё ещё воняющую химикалиями". Про себя 2910-й думал, что Враг мог бы добиться и лучших результатов, по крайней мере в отношении лейтенанта Кайла, если бы в листовках упор делался не на этот аргумент, а, скажем, на секс. Кроме того, создавалось впечатление, что Враг сильно преувеличивает число людей в лагере...
     С другой стороны, насчёт числа людей в лагере ошибалась и армия. Все, кроме нескольких посвященных генералов, были уверены, что людей в лагере только двое...

     Он победил на Всеамериканских играх. Как давно это было! И даже тогда ни один тренер, ни один спортивный журналист не сравнивал его сложение с телом УЖОСа. А он уже показал себя талантливым и притом честолюбивым журналистом... Сколько людей, даже с помощью хирургии, могли бы подойти?..

     - Как думаешь, он видит что-нибудь? - это 2911-й спрашивал у 2909-го. Оба следили за парящим над лагерем орнитоптером.
     Орнитоптер мог делать всё, что могла бы птица,- разве что не умел нести яйца. Например, машина могла в буквальном смысле сесть на проволоку. Парить, используя восходящие потоки воздуха,- как стервятник, или пикировать - как коршун. А КПД машущих крыльев был весьма высок - что позволяло за счёт уменьшения веса батарей сэкономить приличный запас веса для объективов и телекамер. Эх, сейчас смотреть бы на экран в КП, а не высовывать башку из липкой грязи (говорят, во флоридских болотах испытывали модель со стебельчатыми, как у краба, глазами, но стебельки постоянно поражались грибком...).( Read more... )

Джен Вулф
УЖОСЫ ВОЙНЫ
Перевод на русский язык: Вязников П. А., 1994

     Эти трое, усердно работавшие под проливным дождем в траншее, были удивительно похожи друг на друга. Лоснились мокрые лысые черепа, такие же безволосые торсы - под блестящей от воды кожей перекатывались мышцы; казалось, гладкие крепкие тела смазаны маслом.

     2909-й и 2911-й не видели особых причин жаловаться на обступавшие их джунгли, хотя ругали дождь, от которого ржавело оружие, змей и насекомых - и, конечно, ненавидели Врага. А вот третьему, по имени 2910-й, лидеру в тройке по должности и по негласному признанию товарищей, здесь не нравилось. Дело в том, что кости 2909-го и 2911-го были сделаны из нержавеющей стали, а вот кости 2910-го - нет. Более того, УЖОСа под номером 2910 никогда не существовало.

     Их лагерь имел в плане форму треугольника. В центре размещался "жилой блок командного пункта", где спали лейтенант Кайл и мистер Бреннер. ЖБКП представлял собой врытую в болотистую почву полуземлянку со стенами из набитых глиной снарядных ящиков. Вокруг располагались заглублённая миномётная позиция (на северо-востоке), заглублённая позиция безоткатной пушки (на северо-западе) и траншейное укрытие Пиноккио (на юге); за ними протянулись ровные линии окопов: первый взвод, второй взвод, третий взвод (2909-й, 2910-й и 2911-й служили в третьем). Позиции окружала колючая проволока и полосы противопехотных мин.

     А дальше, снаружи, были джунгли: То есть не вполне снаружи - лес выдвигал на территорию лагеря свои передовые отряды - бамбук и слоновую траву, а ползучие твари без устали патрулировали траншеи. Лес укрывал Врага, прятал его на своей пахнущей сырой гнилью груди, кормил его этой вонючей грудью - и впитывал, впитывал бесконечный дождь. Дождь оплодотворял джунгли, и они порождали новые легионы москитов и ядовитых сороконожек.
( Read more... )

     - Сынок, - промолвил я, - ты всё ещё хочешь встретить того типа?
     Его глаза загорелись хищным огнем.
     - Тихо-тихо, - придержал я его. - Ты ведь его не убьешь, а?
     Он нехорошо усмехнулся:
     - Проверь.
     - Главное - спокойно. Видишь ли, я знаю об этой истории больше, чем ты думаешь. Я могу тебе помочь. Я знаю, где его искать.
     Он дернулся через стойку.
     - Где он?!
     - Сначала отпусти мою рубашку, - мягко сказал я, - не то ненароком вылетишь на улицу, а полицейским скажем, что это просто обморок. - Я показал ему дубинку.
     Он отпустил меня.
     - Извини. Но все-таки - где он? - Он пристально взглянул на меня. - И откуда тебе столько известно?
     - Всему свое время. Существуют записи - в архивах больницы, приюта, и всё такое. Матрону в вашем приюте звали миссис Феверидж - так? Когда ты был девочкой, тебя звали Джейн - так? И ты мне ничего этого не говорил - так?

     Это его озадачило и слегка напугало.
     - Что всё это значит? Ты хочешь сделать мне какую-нибудь гадость?
     - Ни в коем случае. Я искренне хочу тебе добра. И этого типа могу выдать тебе прямо на руки. Поступай с ним как знаешь - и я гарантирую, что тебе всё сойдет с рук. Не думаю, правда, что ты его убьешь. Тебе надо быть психом, чтобы убить его, а ты не псих. Не совсем псих, во всяком случае.
     Он отмахнулся.
     - Ближе к делу. Где он?
     Я плеснул ему немного виски; он уже изрядно набрался, но злость его поддерживала в бодром состоянии.
     - Не спеши так. Давай договоримся: я - тебе, ты - мне.
     - Э-э... что?
     - Ты не любишь свою работу. Ну а что ты скажешь, если я предложу постоянную высокооплачиваемую работу с неограниченными накладными и представительскими расходами, причём ты будешь, в общем, сам себе хозяин и не станешь чувствовать недостатка в разнообразии и приключениях?
     Он вытаращился на меня.
     - Скажу: "Убери своего чёртова оленя с моей крыши, дед, Рождество ещё далеко!" Брось, Папаша - не бывает такой работы.
     - Ладно, договоримся так: я тебе его нахожу, ты с ним разбираешься, а затем пробуешь мою работу. Если я соврал и она не такая, как я описал, - что ж, держать не стану.
     У него уже немного начал заплетаться язык - подействовала последняя порция.
     - Когда т' его д'ставишь? - спросил он.
     - Если ты согласен на мое предложение - прямо сейчас!
     Он протянул руку.
     - Согласен!
     Я кивнул помощнику, чтобы тот пока присматривал за баром, отметил время (23.00) и уже нагнулся, чтобы пролезть под стойкой, но тут музыкальный ящик грянул: "Я сам себе был дедом!.." Я сам заказал зарядить проигрыватель только старой американской музыкой, поскольку не в состоянии был переваривать то, что считалось "музыкой" в 1970 году. Но я понятия не имел, что там есть и эта пластинка.
     - Выключи это! И верни клиенту деньги! - рявкнул я и добавил: - Я на склад, на минуту.
     И мы с Матерью-Одиночкой пошли на склад. Он у меня находится в конце коридора, напротив туалетов, за железной дверью, ключ от которой есть только у меня и у моего дневного менеджера; а со склада еще одна дверь ведет в комнату, ключ от которой есть только у меня. Туда мы и вошли.
     Он пьяно оглядел стены без окон.
     - И-ихде он?
     - Секундочку.
     Я открыл чемоданчик - единственный предмет в комнате; а в чемоданчике помещался портативный преобразователь координат ТК США, выпуск 1992 года, модель 2. Любо-дорого посмотреть: никаких движущихся частей, вес при полном заряде 23 кг, оформлен под обыкновенный "дипломат". Я настроил его заранее, самым точным образом, и оставалось только раскрыть металлическую сеть, которая ограничивает область действия преобразующего поля. Что я и сделал.
     - Что это? - озадаченно спросил он.
     - Машина времени, - объяснил я, набрасывая сеть на нас.
     - Эй! - крикнул он, отступая на шаг.

     Тут нужен расчёт: сеть надо бросить так, чтобы объект при инстинктивном движении наступил на неё; остаётся задернуть сеть, внутри которой находитесь вы оба, - не то можно запросто оставить в покидаемом времени подметки, а то и кусок ноги или, наоборот, прихватить с собой кусок пола. Но этим вся хитрость в обращении с преобразователем и заканчивается. Некоторые агенты просто заманивают объект в сеть; я предпочитаю сказать правду и, воспользовавшись затем мигом удивления, нажать выключатель.
     Что я и сделал.

10.30 - V - 3 апреля 1963 - Кливленд, Огайо-Апекс-Билдинг.

     - Эй! - повторил он. - Сними с меня эту дрянь сейчас же!
     - Извини, - покладисто сказал я, снял сеть, сложил её, убрал в чемоданчик и закрыл его. - Но ты же сказал, что хочешь его встретить.
     - Но... ты сказал, что это машина времени!
     Я указал на окно.
     - Это похоже на ноябрь? Или вообще на Нью-Йорк?
     Пока он таращился на молодые почки и весеннюю погоду, я вновь открыл чемоданчик, вынул пачку стодолларовых билетов и проверил, чтобы номера и подписи соответствовали деньгам, имевшим хождение в 1963; году. Темпоральное Бюро не волнует, сколько ты тратишь (ему-то это ничего не стоит), но излишних анахронизмов оно не любит. Слишком много ошибок - и трибунал сошлёт тебя на годик в какое-нибудь особенно мерзкое время, скажем, в 1974-й, с ограниченными пайками и принудительным трудом. Ну да я таких ошибок не делаю. Деньги были в порядке. Он обернулся и спросил: - Что это было?
     - Он здесь. Иди и найди его. Это тебе на расходы, - я сунул ему деньги и добавил: - Разберёшься с ним, потом я тебя заберу.
     Стодолларовые купюры гипнотически действуют на человека, который не привык их видеть. Он, не веря своим глазам, крутил пачку в руках, а я выставил его в коридор и запер дверь. Следующий прыжок был совсем лёгким - только во времени, причем недалеко.

17.00 - V - 10 марта 1964 - Кливленд, Огайо-Апекс-Билдинг.

     Под дверью белела бумажка, извещавшая, что срок аренды помещения истекает на следующей неделе; в остальном комната выглядела так же, как и мгновение назад. Деревья за окном были ещё голыми, лежал снег; я задержался только чтобы проверить свои деньги и надеть пиджак, шляпу и плащ, которые я оставил в комнате, когда снимал её. Затем я взял напрокат машину и поехал в больницу. Двадцати минут болтовни хватило, чтобы надоесть дежурной сестре в яслях так, что она отошла и я смог без помех унести ребёнка. С ним я поехал обратно, в Апекс-Билдинг. На этот раз с настройкой пришлось повозиться чуть дольше - в 1945 году это здание еще не построили. Но у меня все было рассчитано заранее.
     01.00 - V - 20 сентября 1945 - мотель "Кливленд-Скайвью". Я с ребёнком и преобразователем прибыл в загородный мотель. Я заранее снял здесь комнату, зарегистрировавшись как "Грегори Джонсон, Уоррен, Огайо", так что мы оказались в комнате с задернутыми шторами, запертыми окнами и дверями на засове; все отодвинуто, чтобы очистить место на случай возможного отклонения. Оказавшийся не на месте стул запросто может наградить вас здоровенным синяком - то есть, конечно, не сам стул, а вызванный им люфт преобразующего поля.
     Разумеется, всё прошло благополучно. Джейн крепко спала, я вынес её на улицу и пристроил в коробке из бакалейного магазина на сиденье заранее взятой машины. Затем отвёз ее к приюту, положил перед дверью, отъехал на два квартала, до "станции обслуживания" (в которой, напомню, тогда продавались нефтепродукты вроде бензина, масел и прочего), позвонил в приют, вернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как коробку с Джейн вносят внутрь, но не остановился, а доехал до мотеля, бросил там машину, вернулся в номер и прыгнул вперед, в Апекс-Билдинг, в 1963 год.

22.00 - V - 24 апреля 1963 - Кливленд, Огайо-Апекс-Билдинг.

Я прибыл почти точно - а точность попадания зависит от дальности прыжка, кроме возвращения в исходную точку. Если я верно рассчитал, Джейн как раз в этот момент в парке душистой весенней ночью обнаруживает, что она всё же не такая "добронравная", как думала раньше.
     Я взял такси, доехал до дома, где жили те скряги, велел водителю ждать за углом, а сам спрятался в тени напротив дома.
     Скоро показалась моя парочка - не спеша, в обнимочку шли по улице. Он довёл её до самых дверей, на крыльце подарил ей долгий прощальный поцелуй - куда дольше, чем я представлял. Потом она вошла в дом, он сошёл с крыльца и зашагал прочь. Я догнал его, взял под руку.
     - Все, сынок, - тихо сказал я. - Я за тобой.
     - Ты! - Он чуть не задохнулся.
     - Я. Ну вот, теперь ты знаешь, кто он, - а если подумаешь, сообразишь и кто такой ты... а если подумаешь как следует, поймешь и кто у неё родится... а заодно - и кто я такой.
     Он не ответил, слишком уж был потрясён. И правда, кого не потрясёт открытие того, что ты, оказывается, не устоял перед искушением соблазнить сам себя?..
     Я отвел его в Апекс-Билдинг, и мы снова прыгнули.

23.00 - VII - 12 августа 1985 - подземная база "Скалистые Горы".

     Я разбудил дежурного сержанта, предъявил свой пропуск, велел сержанту дать новичку успокоительное и уложить спать, а утром направить для поступления на службу. Сержант смотрел на нас кисло, но звание есть звание вне зависимости от эпохи; он выполнил приказ - без сомнения, думая при этом, что в следующий раз полковником может оказаться он, а сержантом - я. Что ж, в нашем Корпусе и такое бывает.
     - Как его зовут? - осведомился он. Я написал. Он вздёрнул брови.
     - Даже так? Хм-м...
     - Делайте своё дело, сержант. - Я повернулся к своему спутнику. - Ну, сынок, твои беды позади. Ты поступаешь на лучшую работу, какую только может получить человек, и ты многого в ней добьёшься. Я это знаю.
     - Но...
     - Никаких "но". Ложись, а утром соглашайся на эту работу. Она тебе придётся по душе.
     - Это точно! - кивнул сержант. - Вот посмотри на меня: родился в тысяча девятьсот семнадцатом, а все еще жив-здоров, молод и наслаждаюсь жизнью.
     А я вернулся в зал переброски и поставил наводку на нужный момент.

23.01 - V - 7 ноября 1970 - Нью-Йорк - "У Папаши".

     Я вышел со склада с бутылкой апельсинового ликера "Драмбуи", чтобы она объяснила цель моего минутного отсутствия. Мой помощник спорил с клиентом, который завёл "Я сам себе был дедом".
     - Да пусть его играет, - сказал я. - Доиграет - выключишь эту штуку.
     Я зверски устал.
     Дело нелегкое и не всегда приятное, а завербовать человека в последнее время стало весьма нелегко, особенно после Ошибки 1972 года. Можно ли придумать лучший источник кадров, чем люди, у которых всё в их времени складывается неудачно? Предлагаешь им хорошо оплачиваемую и очень интересную (пусть и небезопасную порой) работу, да еще и во имя хорошего дела... Сейчас всякий знает, почему не удалась Неудачная война 1963 года: просто не взорвалась бомба, сброшенная на Нью-Йорк, да и многое другое пошло не так, как планировалось, - и все благодаря таким, как я.
     А вот с Ошибкой 1972 года вышло не так; то была наша вина, и с этим уже ничего не поделать; парадокса нет, изменить ничего невозможно. Событие, или объект, или человек либо есть, либо его нет, ныне и присно и во веки веков, аминь. Но Ошибка не повторится - приказ от 1992 года гарантирует это, в любом году оставаясь Приказом Номер Один.

     Я закрыл заведение на пять минут раньше обычного, а в кассе оставил письмо, в котором сообщал своему дневному менеджеру, что принимаю его предложение о продаже, - пусть зайдёт к моему юристу, так как сам я уезжаю на длительный отдых. Может быть, Бюро снимет деньги, которые он заплатит, может, нет - но оно требует, чтобы агенты оставляли свои дела в порядке.

     Затем я снова пошёл в комнату за складом и проследовал из неё прямо в 1993 год.

22.00 - VII - 12 января 1993 - "Скалистые Горы".

     Вспомогательный штаб Темпорального Корпуса. Я отметился у дежурного офицера и направился в свою комнату, намереваясь проспать как минимум неделю подряд. Бутылку виски, на которую мы спорили, я взял с собой (выиграл-то всё же я) и перед тем как приступить к составлению отчета, плеснул себе немного. Вкус показался мне мерзким - странно, почему это мне всегда нравилось "Старое белье"?.. Но сейчас это лучше чем ничего; я не люблю, когда я трезвый, - тогда я слишком много думаю. Но я и не пью чересчур много: кому мерещатся змеи, а мне - люди.

     Я надиктовал машинке свой рапорт: сорок человек завербованы и благополучно прошли освидетельствование Психологической службы. Это считая меня, поскольку я наверняка знал, что пройду комиссию. Ведь я уже тут, верно?.. Потом я напечатал рапорт о переводе на оперативную работу; вербовка у меня уже вот где сидела. Сунул оба рапорта в щель доставки и пошел к кровати.

     Мой взгляд упал на "Правила Работы со Временем", висящие над ней:

     1 Никогда не откладывай на вчера то, что надо было сделать завтра.
     2 Если у тебя всё наконец получилось, не пробуй ещё раз.
     3 Во времени стежок девять миллиардов сбережет.
     4 На каждый парадокс есть свой парадоктор.
     5 Думать надо прежде.
     6 Предки тоже люди.

     Сейчас шутливый плакатик уже не воодушевлял меня так, как в мою бытность новичком-рекрутом; тридцать субъективных лет прыжков во времени дают себя знать. Я разделся догола, глянул на свой живот. После кесарева сечения остаётся шрам, но я теперь так зарос волосами, что не замечаю его, если не вспомню специально.
     Потом я посмотрел на кольцо на своем пальце.
     Змей, вечно пожирающий свой хвост, знак бесконечности... Я знаю, откуда появился я, - но откуда явились все вы, зомби?..

     Начала болеть голова - но порошков от головной боли я не принимаю никогда. Как-то попробовал - и все вы пропали.
     Поэтому я лёг и свистнул автомату, чтобы тот погасил свет.

     Вас на самом деле здесь нет. Здесь нет никого, кроме меня - Джейн - и я один и одна в темноте!

     Мне так одиноко без вас!…

К НАЧАЛУ

Роберт ХАЙНЛАЙН
УРОБОРОС (ВСЕ ВЫ, ЗОМБИ...)

(перевод с английского П.Вязникова, 1992)

22.17. - Пятая временна́я зона (ВОСТ.) - 7 ноября 1970 - Нью-Йорк - "У Папаши".

     Когда я протирал очередную рюмку, вошёл Мать-Одиночка. Я засёк время - 22.17, Пятая временная зона, восточное время, седьмое ноября, тысяча девятьсот семидесятый год. Темпоральные агенты всегда обращают внимание на время и дату - это наша обязанность.

     Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.

     Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности - просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: "Я - мать-одиночка". Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: "...четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц".
     Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счёт. Дрался он страшно - так дерутся разве только женщины-полицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне.

     Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что Мать-Одиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию "Старого белья" и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой.
     Я протёр стойку.
     - Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?
     Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан - казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть всё, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.

     Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно - для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.
     - Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде.
     Он кисло посмотрел на меня.
     - Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем.
     Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.
     - Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь - я читал эти "признания". Тебе просто здорово удаётся понять женскую точку зрения.
     Это был риск - он никогда не называл своих псевдонимов. Но он достаточно завёлся, чтобы услышать только конец фразы.
     - "Женская точка зрения!" - фыркнул он. - Да, кто-кто, а уж я её знаю! Кому как не мне знать...
     - Да?.. - с некоторым сомнением спросил я. - Сёстры?..
     - Нет. И если я расскажу, ты не поверишь.
     - Ну-ну, - кротко сказал я, - бармены и психиатры знают, что нет ничего более диковинного, чем правда. Если б ты, сынок, слышал истории, какие довелось выслушать здесь мне, - ты бы разбогател. Невероятные дела случаются, знаешь...
     - Ты даже представить себе не можешь, что такое "невероятно".
     - Да ну? Нет, сынок. Меня ничем не удивишь - что бы ты ни рассказал, я скажу, что слыхал истории и почище.
     Он опять фыркнул.
     - Хочешь поспорить на всё, что осталось в бутылке?
     - На целую. - Я поставил на стойку полную бутылку.
     - Ну...
     Я махнул своему помощнику - мол, поработай за двоих. Мы были на самом конце стойки; тут у меня уединённый уголок с одним только табуретом, а чтобы никто не мешал, я заставляю стойку возле этого места банками пикулей и прочим. Несколько клиентов у другого конца стойки смотрели бокс по телевизору, один выбирал пластинку в музыкальном автомате. Нам никто не мешал - полный интим, как в постели.

     - Ладно, - начал он. - Начать с того, что я ублюдок. Выражаясь культурно (он что, ожидал, что я усмехнусь?) - внебрачный ребенок. Мои родители не были женаты.
     - Ну и что? - пожал я плечами. - Мои тоже.
     - Когда... - он замолк и впервые посмотрел на меня по-человечески. - Правда?
     - Правда. На все сто процентов. И кстати, - добавил я, - в моей семье никто никогда не женился. И все поголовно - внебрачные дети, ублюдки, если угодно.
     - Не пытайся меня переиграть. Ты-то сам женат! - Он показал на мое кольцо.
     - А, это... - Я показал кольцо поближе. - Оно только похоже на обручальное; я ношу его, чтобы отваживать бабцов. (Колечко это я купил по случаю у коллеги-оперативника. Антикварная вещь: он привез её из дохристианского Крита.) Видишь - это Уроборос... Мировой Змей, пожирающий свой хвост вечно и без конца. Символ Великого Парадокса.
     Он едва удостоил колечко взглядом.
     - Ну, если ты правда незаконнорожденный - ты знаешь, каково это. Когда я был маленькой девочкой...
     - Эй, - перебил я, - я не ослышался?
     - Кто из нас двоих рассказывает?.. Так вот, когда я был маленькой девочкой... Слушай, тебе когда-нибудь приходилось слышать о Кристине Йоргенсон? Или о Робе́рте Коуэлл?
     - Э-э... изменение пола? Ты что, хочешь сказать...
     - Не перебивай, не то не стану рассказывать. Я был подкидышем, меня оставили в кливлендском приюте, когда мне был всего месяц от роду. В тысяча девятьсот сорок пятом. И когда я был... я была маленькой девочкой, все время завидовала детям, у которых есть родители. Позже, когда я узнала, что такое секс... а в приюте, можешь мне поверить, такие вещи узнают рано...
     - Я знаю.
     - ...Я поклялась, что у моих детей будут и папа, и мама. Благодаря этой клятве я осталась нетронутой - для приюта это почти подвиг. Мне пришлось научиться драться. Когда я стала старше, то поняла, что шансов выйти замуж у меня очень немного, по тем же причинам, по каким меня никто не удочерил. Лошадиное лицо, кроличьи зубы, плоская грудь, волосы сосульками.
     - Ты выглядишь не хуже меня.
     - Да кого волнует внешность бармена? Или писателя? Но когда берут ребёнка из приюта, то выбирают маленьких голубоглазых, золотоволосых дурочек. Позже ребятам нужны груди буфером, смазливая мордашка и манеры типа "о, какой ты классный, крепкий парень!" - Он пожал плечами. - Я не могла тягаться с такими девицами. И потому решила идти в ДЕВКИ-КИСКИ.
     - А?
     - Добровольческий Естественнотехнический Военизированный Корпус Исполнительниц - Команда Индивидуального Содействия Космонавтам-Истребителям. Теперь это называется Армейская Нестроевая Группа Евгеники и Лечебной Обработки Чинов Космического Истребительного Легиона... как-то так. "Космические Ангелы", знаешь?
     Я знал оба названия. Правда, в мое время эта элитная космическая военная служба зовется иначе - Боевой Легион Ясельной Дестрессизации Истощенных Космонавтов-Истребителей. В темпоральном прыжке изменение значения слов и появление новых терминов - это главная головная боль. Вот, например, знаете ли вы, что словами "станция обслуживания" когда-то обозначалось место продажи нефтяных фракций? Помнится, как-то, когда у меня было задание в Эре Черчилля, одна дама сказала мне: "Я буду ждать вас на станции обслуживания, за углом". Это значило вовсе не то, о чем вы подумали; на тогдашних станциях обслуживания кроватей не было.

     Он продолжал:
     - Как раз тогда пришли к заключению, что нельзя отправлять мужчину в космос на месяцы и годы без возможности расслабиться, сбросить напряжение. Помнишь, может, как голосили тогда пуритане? Мало кто отважился вступить в Корпус, и это здорово повысило мои шансы. Деви́цы должны были быть порядочными, желательно - именно деви́цами, поскольку с нуля учить всегда проще, чем переучивать; они должны были быть умственно выше среднего уровня и эмоционально уравновешенны. Но большинство волонтёрок были старыми потаскухами или невротичками, которым грозило сумасшествие после десяти дней в космосе. Внешность моя была ни при чем: если меня принимали на службу, то поправляли мои зубы, делали волосы волнистыми и пышными, учили походке, танцам, умению внимательно и ласково выслушивать мужчину и многому другому - плюс, естественно, основной специальности. При необходимости в ход шла пластическая хирургия - "Ничего не пожалеем для наших храбрых парней!".
     И это ещё не всё: они заботились, чтобы сотрудница не забеременела во время срока службы, а после увольнения замужество было гарантировано почти на сто процентов. У "ангелочков" сейчас то же самое, они выходят за космонавтов - им легко найти общий язык.

     Восемнадцати лет меня определили на должность "помощницы матери-хозяйки". Разумеется, я была нужна как почти дармовая прислуга, но я не возражала - всё равно на службу принимали только с двадцати одного года. Я работала по дому и посещала вечернюю школу, говорила, что продолжаю изучать машинопись и стенографию, а на самом деле записалась на курс "Обаяние" - чтобы повысить шансы на вступление в корпус.

     А потом я встретила этого мошенника. Сотенными бумажками карман у него был просто набит. - Мать-Одиночка скривился. - Я говорю буквально: как-то он показал мне толстенную пачку сотенных и сказал: бери, мол, сколько надо. А я не взяла, потому что он мне понравился. Это был первый мужчина, который был со мною ласков и притом не пытался стянуть с меня трусики. Чтобы чаще с ним встречаться, я бросила вечернюю школу. И это были самые счастливые дни моей жизни!.. Ну а потом... Однажды ночью, в парке, я и сняла трусики.
     Он умолк.
     - И что потом? - осторожно спросил я.
     - И потом ничего! Больше я его не видела. Он проводил меня домой, сказал, что любит, поцеловал на прощание... и больше не появлялся. - Мать-Одиночка помрачнел. - Если б нашёл - ей-богу, убил бы мерзавца!
     - Да, - с сочувствием сказал я, - я хорошо представляю, каково тебе было. Но убивать его... В общем дело-то житейское, естественное. Хм-м... ты ему сопротивлялся?
     - А?.. При чем здесь это?
     - Очень даже при чем. Может быть, он и заслуживает, чтобы ему сломали одно-два ребра - за то, что он тебя бросил, но...
     - Он заслуживает, чтобы ему все кости переломали! Погоди вот, сейчас расскажу. Короче, никто не узнал, а я решила, что всё к лучшему. Я его не любила по-настоящему и, думаю, никого уже не полюблю. А после этой истории я ещё больше захотела вступить в ДЕВКИ-КИСКИ; девственность там была не обязательна, хотя и желательна, так что я не особо расстроилась. Но скоро юбки стали мне жать.
     - Забеременела?
     - И ещё как! Мои скряги делали вид, что ничего не замечают, пока я могла работать, а потом вышвырнули, и обратно в приют меня уже не взяли. И я приземлилась в палате благотворительной больницы и таскала горшки, пока мне не пришло время рожать. И в один прекрасный вечер уснула на столе - "расслабьтесь и глубоко дышите: раз, два..." - а проснулась в кровати, и ниже груди у меня была точно сплошная деревяшка. Тут входит мой хирург и весело так, сволочь, спрашивает: "Ну-с, как мы себя чувствуем?"
"Как египетская мумия", - говорю.
     "Естественно: вы в бинтах, действительно, не хуже мумии, и нашпигованы лекарствами, чтобы не болело. Все будет в норме, но кесарево - это вам не заусеницу обрезать".
     "Кесарево?! Док... мой ребёнок погиб?!"
     "О, нет. С ним всё прекрасно".
     "Фу. Мальчик, девочка?"
     "Девочка, здоровая крепкая девочка. Пять фунтов и три унции".
     Тут я маленько расслабилась: родить ребенка - это, скажу тебе, кое-что значит. Ну, думаю, как-нибудь устроюсь: перееду, назовусь "миссис", а малышка пусть думает, что папочка помер. Моя дочь в приюте не окажется!
     Но хирург еще не всё сказал, оказывается.
     "Скажите, - говорит, - э-э... - Гляжу, замялся и по имени меня не назвал. - Скажите, у вас никогда не было проблем с железами внутренней секреции? Ничего странного?"
     "А? - спрашиваю. – Ничего, конечно. Куда это вы клоните?" Он помялся, помялся...
     "Ладно, - говорит, - вывалю на вас все разом, а потом сделаю укольчик; поспите - придёте в себя. Это вам понадобится".
     "В чем дело?"
     "Приходилось вам слышать о шотландском враче, который до тридцати пяти лет был женщиной, а потом его прооперировали, и он стал мужчиной - с юридической и медицинской точки зрения? Он даже женился, и все было в порядке".
     "А при чем здесь я?"
     "Вот я же и говорю - вы теперь мужчина".
     Я попыталась сесть в постели.
     "ЧТО?!!"
     "Ну только не волнуйтесь. В общем, вскрыл я полость, смотрю - просто чёрт ногу сломит. Велел позвать главного, а сам пока извлёк ребенка; потом устроили прямо у стола консилиум, всё обсудили и принялись за дело. Несколько часов возились, старались спасти что можно. У вас оказалось два полных набора половых органов, оба недоразвиты, хотя женские созрели достаточно, чтобы вы забеременели. Но это их доконало, больше они бы вам не пригодились - вот мы их и убрали и сделали так, что теперь вы сможете развиться в настоящего мужчину. - Тут он меня осторожненько так похлопывает по плечу, утешает: - Не беспокойтесь. Вы молоды, скелет перестроится, за железами вашими мы посмотрим, гормончиков подкинем - и сделаем из вас парня на заглядение".
     А я заревела.
     "А как же, - плачу, - моя девочка?"
     "Ну, кормить ее вы всё разно не можете - у вас молока и для котёнка не хватит. На вашем месте я бы не стал даже смотреть на неё, чтобы не мучиться, а отдал бы на удочерение..."
     "НЕТ!.."
     Он плечами пожал.
     "Нет так нет, дело ваше. Вы мать... то есть, родитель.Но пока не думайте об этом - сперва вас на ноги поставим..." Назавтра выносят мне девочку, показывают, и каждый день так: я к ней хотела привыкнуть. До того я детей никогда не видел...ла и не представляла, как они жутко выглядят. Моя дочка походила на оранжевую мартышку. Но я твёрдо решила... решил, что не брошу её, а воспитаю и всё такое. Только четыре недели спустя это уже ничего не значило.
     - То есть?
     - Ее украли.
     - Украли?
     Мать-Одиночка чуть не сбил со стойки бутылку, на которую мы поспорили.
     - Похитили! Украли прямо из больничных ясель! - Он тяжело дышал. - Как это называется - отнять у человека последнее, ради чего он живёт?!
     - Скверное дело, - согласился я. - На, выпей еще. Так что, и никаких следов?
     - Ничего, что могло бы помочь полиции. Пришёл человек, назвался её дядей, нянька отвернулась на минутку, а он схватил ребенка и был таков.
     - Она его лицо запомнила?
     - Человек как человек, лицо как лицо - запросто спутаешь с тобой или со мной. - Он нахмурился. - Я-то думаю, это был сам папаша, который меня бросил. Нянька, правда, клянётся, что он гораздо старше, но он, наверно, загримировался. Кто ещё стал бы красть моего ребенка? Бездетные матери, бывает, устраивают такие штуки. Но чтобы мужчина?..
     - А с тобой что было?
     - Со мной... Ничего. Ещё одиннадцать месяцев в этой больничной дыре, три операции. Через четыре месяца у меня начала расти борода; перед выпиской я уже брился ежедневно и больше не сомневался, что я - мужчина. - Он криво ухмыльнулся. - Я даже начал пялиться на груди медсестер...
     - Ну, - заметил я, - по-моему, всё обошлось. Ты нормальный мужик, хорошо зарабатываешь, особых проблем вроде у тебя нет. А у женщин, знаешь, жизнь непростая.
     Он сердито уставился на меня.
     - Ты-то много об этом знаешь!
     - А что?
     - Слыхал такое выражение - "погибшая женщина"?
     - М-мм... да, но уже много лет назад. Сейчас это ничего не значит.
     - Так вот, этот мерзавец меня действительно погубил. Я был самой погибшей из всех женщин: ведь я и женщиной-то быть перестал... а мужчиной быть не умел.
     - Наверно, действительно нужна привычка.
     - Ты и представить не можешь. Я не говорю о привычке к новой одежде или о том, чтобы отвыкнуть заходить в женский туалет; всему этому я научился ещё в больнице. А вот как жить! Чем зарабатывать? Какую работу я мог найти? Чёрт, я ведь даже машину водить не умел! У меня не было профессии, а к неквалифицированному физическому труду я был негоден - слишком много шрамов и соединительной ткани, я бы не выдержал.
     Я ненавидел его и за то, что из-за него я не попал в Корпус... но как я его ненавидел, я понял, только когда попробовал записаться в Военно-Космические силы. Один взгляд на мой живот - и всё: "к военной службе негоден". Медик из комиссии потратил на меня полчаса из чистого любопытства - он где-то читал отчёт о моем случае.

     Так вот, я изменил имя и переехал в Нью-Йорк. Сначала работал младшим поваром - жарил картошку; потом купил пишущую машинку и попробовал зарабатывать машинописью и стенографией - один смех! За четыре месяца я перепечатал четыре письма и одну рукопись. Рукопись предназначалась для "Жизни, как она есть". Чистой воды перевод бумаги - но ведь напечатали же её! Это и навело меня на мысль; я купил целую пачку журналов, где публикуются все эти "исповеди", и проштудировал ее. - Он скривился. - Ну вот, теперь тебе ясно, откуда у меня подлинно женский взгляд на жизнь матери-одиночки... хотя единственный вариант истории, который я не написал, - это подлинный. Так как, бутылка моя?

     Я подвинул бутылку к нему. Его рассказ выбил из колеи и меня, но работа есть работа.

ОКОНЧАНИЕ

     Не задерживаясь, Макс вошёл в воду. Зайдя по пояс, он на ходу захлопнул колпак шлема и помедлил минуту, когда вода наполовину закрыла шлем. Теперь он стоял на границе двух миров и переводил взгляд из одного в другой. Верхний мир - вылизанный и выбитый штормами, пустой и чистый, но уже готовящийся принять в себя жизнь, которая вытесняется из нижнего мира. А нижний мир кишел жизнью, и ее давление всё увеличивалось. Было здорово стоять вот так и охватывать взглядом оба мира - абсолютно пустой и переполненный.

     Потом Макс сделал ещё шаг и пошел по дну, пригнувшись и выставив острогу.

     Колышущиеся водоросли, казалось, кивали ему, приглашая в свое царство. Тут и там над песчаным дном выступали гладкие чёрные камни. Прямо перед ним висела огромная медуза, длинные розовые щупальца колыхались под белым полушарием купола. Макс обошёл её. Скалы были усеяны бурыми кремниевыми губками.

     Шевеление слева привлекло его, и Макс осторожно двинулся туда Стайка из девяти трилобитов рылась в песке возле куста водорослей, но это были E.petti, мелкая разновидность. Макс, стараясь не делать резких движений, проплыл к скале, поднимавшейся футах в восьми от стайки членистоногих, и прислонился к выступу: где собирается мелочь, там непременно объявятся и трилобиты покрупнее. Поэтому Макс приготовился ждать, - расслабившись, но ни на секунду не спуская с трилобитов глаз.
( Read more... )

ВТОРЖЕНИЕ

Тед Томас

Перевод П.Вязникова (1992)

     Макс подтянул последнюю растяжку и отошёл полюбоваться своей работой. Дюзы зачехлены, ракета надёжно защищена от дождя и ветра. Все десять дней, что он проведёт на рыбалке, корабль будет без присмотра, и с ним ничего не должно случиться. Макс втащил своё снаряжение по пологому склону и встал лицом к ветру. Закрыв глаза, немного постоял так - очень хотелось осмотреться, но он оттягивал удовольствие. Ещё секунду... Макс открыл глаза. Да - всё, как он ожидал.

     В четверти мили лежало море. Пенистые гребешки волн казались почему-то липкими, их верхушки были приглажены ветром. Над волнами висела серым покрывалом водяная пыль - сегодня её слой был выше, чем обычно, - добрых футов пятьдесят. Сильный ветер доносил до Макса мельчайшие брызги. Он чувствовал на губах их солоноватый вкус, в ноздри бил густой запах, отдающий йодом и глиной. У Макса перехватило горло. Он обвел взглядом свой голый скалистый остров. Ничто не пятнало девственную поверхность камня.

     Макс влез в скафандр, впрягся в лямки рюкзака, взял острогу - и решил, что готов отправляться. Как же здорово вновь оказаться здесь!..
( Read more... )

     Вскоре Джонни оказался на Канал-стрит, и иллюзия была столь полной, что было трудно поверить, что он не попал каким-то загадочным образом в Новый Орлеан. Карнавал был в самом разгаре: здесь отмечали Тучный Вторник (Тучный Вторник (Марди Гра) – католический праздник перед Великим Постом, день перед Пепельной Средой, во многих странах отмечается как праздник – с карнавалами и маскарадами. Аналог Масленицы. На самом деле празднуется целую неделю).; все в толпе носили маски. Джонни тоже обзавелся маской у лоточника и присоединился к гулянью.

     Его поиски казались уже безнадёжными. Улица была запружена зеваками, глазеющими на шествие Венеры. Дышать и то было непросто – а уж продвигаться, да вдобавок искать кого-то – и вовсе невозможно. Он бочком-бочком выбрался на Бурбон-стрит – тут воспроизвели весь Французский Квартал! – и тут увидел пса.
     Он был абсолютно уверен, что это тот самый пёс. Теперь на нем был клоунский костюмчик и маленький колпачок, но он был неотличимо похож на его пса. Тут же Джонни поправил себя: пёс был неотличимо похож на Биндльстифа.
     И теперь пёс с благодарностью принял сосиску.
     – А где же она, старина? – спросил Джонни.
     Пёс гавкнул и кинулся в толпу. Джонни попытался последовать за ним, но не мог: промежутки в толпе, пропускавшие пса, для Джонни были малы. Но духом он не пал: он уже раз нашёл пса, найдёт и ещё раз. Вдобавок же именно на карнавале он когда-то встретил Марту – она была изящной Пьереттой, а он – толстым Пьеро. После маскарада они вместе встретили рассвет, а ещё до заката решили пожениться.
     Теперь он оглядывал толпу в поисках женщины в костюме Пьеретты, будучи почему-то уверен, что неизвестная хозяйка пса нарядится именно так.

     Всё, всё на этой ярмарке заставляло его вспоминать Марту чаще и сильнее обычного, если только это возможно. Как она ездила с ним по его торговому участку, как они отправлялись в путешествие, как только выдавалось свободное время. Закидывали в машину путеводитель Дункана Хайнса да две-три сумки – и в путь! Перед ними разматывается бесконечная лента дороги, Марта... сидит на соседнем сиденьи, поет "Америка прекрасная", а он должен подтягивать: "И мрамор городов твоих слеза не омрачит!.."

     Как-то она сказала ему, когда они плавно неслись по дороге... где это было? В Черных Горах? На плато Озарк? В Йосемитской долине?.. неважно. Так вот, она сказала тогда:
     – Джонни, тебе никогда не стать Президентом, и мне не бывать Первой Леди. Но спорю на что угодно – не было и не будет Президента, который знал бы о Соединённых Штатах больше, чем мы с тобой. Беда в том, что у этих занятых, важных и нужных людей просто нет времени, чтобы по-настоящему увидеть Америку.
     – Это замечательная страна, дорогая.
     – Иначе её и не назовёшь. И я могла бы провести целую вечность, разъезжая по ней – торгуя слонами вместе с тобой, Джонни.
     Он потянулся к ней и похлопал её по колену. И навсегда запомнил это ощущение.
( Read more... )

     Они добрались до места назначения просто в два счета; новый водитель не только нагнал потерянное время, но, похоже, и обогнал график. Их встречала перекинутая через дорогу арка с надписью:

ВСЕАМЕРИКАНСКАЯ ЯРМАРКА
И ВЫСТАВКА ИСКУССТВ

и ниже:

ДА ПРЕБУДЕТ С ВАМИ МИР И БЛАГОВОЛЕНИЕ
(Имеется в виду цитата из Евангелия от Луки (Лук.2:14) — "слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!" — ангельская песнь, пропетой при благовестии пастухам о Рождении Иисуса Христа. В православной церкви – часть Великого славословия; в католической церкви Великому славословию соответствует гимн “Gloria in Excrlsis Deo").

     Они въехали под арку и остановились.

     Миссис Эванс подскочила.
     – У меня здесь встреча – надо бежать! – объяснила она и засеменила к двери. Обернувшись у выхода, она крикнула: – До скорого, молодой человек! Встретимся на Главной улице! – и исчезла в толпе.
     Джон Уоттс вышел последним и обернулся к водителю.
     – Да... э-ээ... вот насчет моего багажа. Я бы хотел...
     Но водитель уже снова завел мотор.
     – О багаже не беспокойтесь! – крикнул он. – О вас позаботятся!
     И огромный автобус отъехал.
     – Но... – Джон Уоттс замолчал: всё равно автобус уехал. В общем, ничего страшного, конечно – но как он будет без очков-то?
     Но за его спиной весело шумел праздник, и это решило дело. В конце концов, подумал он, это подождет до завтра. Если что-то интересное будет слишком далеко от его близоруких глаз – он подойдет поближе, вот и всё.
     Решив так, он встал в хвост очереди у ворот и вскоре прошел в них.
( Read more... )

Пожалуй, самый любимый из переведённых мною рассказов, или один из любимейших – очень добрый, трогательный, печальный и радостный. Помню, работал над переводом во время работы переводчиком на нефтяных полях в Ван-Ёгане (это под Радужным, а Радужный – под Нижневартовском, вертолётом – рукой подать :) – а дорабатывал и сверял реалии уже позже, сперва в отпуске – сидел в Иностранке, рылся в «Энциклопедии Американа» (с интернетом тогда было не очень...) – и окончил работу уже во время обеденных перерывов в «Сумитомо». Перевод был напечатан в журнале «Вокруг света». А в ФИДО мне рыьались сказать, что заголовок переведён неправильно; однако «The Man Who Traveled in Elephants» – это именно «Человек, торговавший слонами вразъезд», например, to travel in vacuum cleaners – это не «путешествовать на (или «в») пылесосах, а «работать коммивояжёром по продаже пылесосов». У рассказа есть и другое название – в 1957 году журнал «Saturn» опубликовал его под названием «The Elephant Circuit», что можно перевести как «Круговорот слонов», «Круговое обращение слонов».

Роберт А.Хайнлайн

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ТОРГОВАЛ СЛОНАМИ

Robert A.Нeinlein, "The Man Who Travelled in Elephants"
© Candar Publishing Co., Inc., 1957, NY, USA
© Robert A.Нeinlein, 1959

© Перевод: Павел А.Вязников, 1994

     Дождь струился по окнам автобуса. Джон Уоттс сидел у окна, любуясь поросшими лесом холмами. Ему было хорошо, несмотря на плохую погоду. Когда он ехал, двигался, путешествовал, боль одиночества почти проходила. В дороге он мог закрыть глаза и представить, что Марта, как прежде, сидит рядом с ним.

     Они всегда путешествовали вместе; ещё медовый месяц они провели, разъезжая по территории, на которой он вёл свою торговлю. Вскоре они проехали почти всю страну – Шоссе No.66, где вдоль дороги стоят индейские хижины; Шоссе No.1 – то самое, что проходит через округ Колумбия и столицу; Пенсильванскую Магистраль, что стремительно пробегает сквозь множество тоннелей в горах... Он сидел за баранкой, а Марта на соседнем сиденьи сверялась с дорожными картами и считала расстояние до следующей остановки.

     Как-то, вспомнил он, одна из знакомых Марты спросила:
     – Но, дорогая, неужели тебе ещё не надоела такая жизнь?
     И он как будто снова услышал смех Марты:
     – Надоела? Да ведь у меня же есть целых сорок восемь огромных и прекрасных штатов, и каждый надо посмотреть как следует; как же это может надоесть? Вдобавок каждый раз видишь что-то новое – ярмарки, выставки и всё такое...
     – Но когда ты видела одну ярмарку, можешь считать, что видала их все...
     – Да? По-твоему, нет никакой разницы между Фиестой Санта-Барбары и Фортсвортской Выставкой Тучного Скота? И потом, – добавила она, – мы с Джонни – провинциалы от природы; мы страсть как любим, знаешь, приехать в город и разевать рот на все эти высоченные дома, да так, чтоб веснушки во рту пошли!
     – Но нельзя же так легкомысленно относиться к жизни, Марта!.. – женщина повернулась к Джону. – Джон, ну а ты что скажешь? Не пора ли и вам остепениться: обзавестись, наконец, домом и постараться добиться чего-то существенного в жизни?
     Как его раздражали такие умники!
( Read more... )

Это был призрак невероятно дряхлого старика. Из грязного рубища торчали жилистые руки. Сальные волосы и борода свалялись в колтун, голова болталась на сломанной шее - так дрожит лезвие ножа, только что вонзившегося в мягкое дерево. Глаза горели мрачным красным светом, в глубине которого вспыхивали зелёные огни. Клыки пожелтели, торчали как у зверя и напоминали столбы, поддерживающие омерзительную кривую ухмылку. Вокруг него светилось гало трупно-зелёного цвета.

Он прошёл мимо меня, не почувствовав моего присутствия, а перед дверью в комнату, где Сэм ждал возле веревки, чуть помедлил. Он стоял у дверей, выставив скрюченные пальцы. Голова постепенно перестала трястись. Он уставился на Сэма и вдруг приоткрыл рот и завыл. Это был тихий загробный звук, словно где-то вдалеке подала голос собака. Хотя со своего места я не видел соседней комнаты, я знал, что Сэм резко обернулся на звук и теперь видел привидение. Вольфмейер поднял руки чуток повыше и, немного неровно ступая, вошёл в комнату.

Я стряхнул оцепенение, охватившее меня от страха, и поднялся на ноги. Надо поспешить, иначе...

На цыпочках я подбежал к двери и остановился на пороге, заглянув в комнату ровно настолько, чтобы увидеть, что Вольфмейер исступлённо размахивает над головой руками, отчего его лохмотья так и вьются вокруг, а зелёный свет пульсирует. Ровно настолько, чтобы увидеть Сэма: он с полными ужаса глазами медленно пятился в сторону веревки. Он схватился за горло и открыл рот, но не закричал; его голова вдруг запрокинулась. Теперь он смотрел в потолок и, отступая от привидения, вот-вот должен был попасть головой точно в петлю. Тогда я заглянул через плечо Вольфмейера, приблизил губы к его уху и сказал:
- БУУУ-УУ!

Я чуть не рассмеялся. Вольфмейер взвизгнул, отпрыгнул сразу футов на десять и вылетел из комнаты, не оглядываясь, с такой быстротой, что расплылся в туманную зеленоватую полосу. Это был, поверьте, насмерть перепуганный призрак!

Сэм же выпрямился, лицо его разгладилось, и он сел - вернее, бухнулся - под самой петлёй. Нечто в этом роде я и хотел видеть. Его лицо было покрыто холодным потом, руки бессильно лежали между колен, взгляд остановился.

- Что, теперь понял? - воскликнул я и подошёл к нему. - Плати теперь, болван! Надеюсь, потеря недельного заработка тебя кое-чему научит!
( Read more... )

БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ (1)
БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ (2)
БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ (3)
БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ (4)
БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ (5)

Но если вы думаете, что я остановился на этом и что мне нравилось просто получать дармовые денежки, то вы ошибаетесь. Это не для меня. Если бы!.. Нет, славы мне захотелось. Эффектов. Стал, видите ли, вспоминать события последних месяцев и вспомнил, как эта сумасбродка Одри заявила, что из меня никогда ничего не выйдет. И мало мне было, что я уже доказал себе обратное. Захотелось повыпендриваться перед старыми приятелями.

И не то чтобы я забыл, что говорил коротышка из "Борговли тутылками" насчет использования таланта ради показухи, пустого хвастовства, а тем более мести. Я решил, что и вправду большая шишка. Короче, зарвался. Вообразил себя самым основным. Еще бы, стоило мне послать одного из моих призраков, и я уже знал, кто, что, где и когда делал. С тенью профессора за спиной я мог выяснить всё обо всех. Против меня никаких зацепок не было, а сам я мог переговорить, перехитрить и перемудрить любого. Короче, храбрый портняжка. И вот что стало приходить мне в голову: что толку в моих успехах, если парни из Вест-Сайда ничего о них не знают? И ещё: Счастливчик Сэм лопнет от злости, когда увидит, как я разъезжаю по Бродвею в новехонькой шеститысячной колымаге! И наконец: подумать только, я ещё тратил время и слезы на эту набитую дуру Одри!.. Короче говоря, я предоставил слово своему комплексу неполноценности. Вёл себя как последний болван, каким, в сущности, и был. В общем, я не выдержал и отправился на Вест-Сайд.

* * *

Была холодная зимняя ночь. Я тщательно навёл лоск на себя самого и на свою машину, чтобы у встречных глаза на лоб лезли. Жаль, что я не привёл вместо этого в порядок собственные мозги.
( Read more... )

Шло время, и довольно скоро я почти привык к моему новому миру, все больше раздумывая над этим вопросом - то есть о том, какое он имеет отношение ко мне. Стало быть, я купил - вернее, получил в подарок - талант. Я мог видеть призраков. Я мог видеть мир духов, даже его призрачную растительность. Причем все это было вполне объяснимо - я имею в виду деревья, птиц, мох, цветы и прочее. Призрачный мир - это тоже мир, он похож на наш, и значит, в нем должны быть животные и растения, И я все это видел, а духи меня - нет.

Хорошо; но какую выгоду можно извлечь из этого? Нет смысла рассказывать или писать об этом мире - мне все равно не поверят. К тому же я, судя по всему, обладаю чем-то вроде монополии на контакт с призрачным миром; так с чего бы мне делиться с кем-либо?

Да, но чем делиться?

Решительно не видел я никакой выгоды для себя в этом "таланте". Мне была нужна подсказка. И вот на шестой день после того как я принял снадобье, я сообразил, что если и получу такую подсказку, так только в "Борговле тутылками".

Я в это время был на Шестой авеню, пытался отыскать в магазинчике "Всё за $5.10" что-нибудь для Джинни. Она, правда, не могла трогать вещи, которые я ей приносил, но с удовольствием разглядывала книжки с картинками и прочие вещи, на которые можно просто смотреть. А когда я принес ей книжечку с фотографиями поездов начиная с "Де Витт Клинтон", то даже сумел приблизительно установить, сколько времени она уже ждет (я спрашивал, какие поезда она видела). Вышло что-то вроде восемнадцати лет...

Так вот, я сообразил насчет "Борговли тутылками" и направился на Десятую авеню. Старикашка должен мне помочь - я чувствовал это.
( Read more... )

Я смог успокоиться, только когда добрался домой и выпил чашку крепкого кофе по-итальянски. К этому времени ко мне уже вернулось немного скепсиса; я даже попытался посмеяться над всем, что было со мной в той лавчонке. Только почему-то не хотелось смеяться... Я кисло посмотрел на бутылочку. В тёмном стекле мне померещился ответный взгляд.

Хмыкнув, я зашвырнул бутылочку на верхнюю полку шкафа, за старые шляпы, и уселся поудобнее. Я тогда очень любил расслабляться вот так. Для этого я принимал излюбленную позу - клал ноги на стул и съезжал по обивке кресла так, что в конце концов упирался в сиденье лопатками. Как говорится, "иногда я сижу и размышляю, а иногда - просто сижу". Первое достаточно просто, и через это проходит даже записной лентяй, прежде чем он достигнет блаженного второго состояния... Чтобы научиться как следует расслабляться и "просто сидеть", нужны годы практики. Ну я-то овладел этим искусством уже несколько лет назад.

И вот как раз когда я был готов впасть в растительное состояние, что-то мне помешало. Я попытался не обращать внимания. Я проявил сверхчеловеческое отсутствие любопытства. Но это что-то не отставало. Такое, знаете ли, лёгкое давление на локоть в том месте, где он касался подлокотника. Я волей-неволей задумался о том, что бы это могло быть. А это - самое последнее дело. Короче, в конце концов я сдался, глубоко вздохнул и открыл глаза.

Бутылка.
( Read more... )

Забросил я что-то выкладывание в ЖЖ своих (старых) переводов...

Теодор Старджон

БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ

Никогда прежде я не замечал этого магазинчика - а ведь живу всего в полутора кварталах отсюда. Хотите, дам адрес? Называется "Борговля тутылками" - между Двадцатой и Двадцать первой улицами, на Десятой авеню, Нью-Йорк. Можете отправиться туда сами и поискать. Возможно, вы об этом не пожалеете. Но лучше всё же не пробуйте.

"БОРГОВЛЯ ТУТЫЛКАМИ". Это меня сразу остановило. Представьте себе лавчонку с уныло скрипящей на ветру облупившейся вывеской, болтающейся на кованой завитушке. Я было прошел мимо: в кармане у меня лежало обручальное кольцо, которое Одри мне только что вернула, и мысли мои были очень далеко от таких вещей, как лавочки по борговле тутылками. Я говорил себе, что Одри могла бы найти для описания моей особы иное слово, чем "никудышный". А её заявление о том, что я "прирождённый психопатический никчемушник, заведомо неприспособленный к жизни", было настолько же неуместно, насколько выспренно. Она, несомненно, вычитала где-то эту тираду и теперь выдала её на-гора, присовокупив: "И я бы не вышла за тебя, даже если бы ты был последним мужчиной на земле",- что, как вы понимаете, тоже довольно-таки потёртое клише.

"Борговля тутылками!"- пробормотал я и приостановился, задумавшись, где я подхватил такое странное сочетание. Ясно - прочёл на вывеске. "А что такое "Борговля тутылками"? - спросил я себя. И сам себе уверенно ответил: "Не знаю. Вернись и выясни, если хочешь".

Так я и сделал - прошёл назад по восточной стороне Десятой авеню, размышляя, кто может содержать это заведение и чем они там занимаются.

Ответ на этот второй вопрос мне дала надпись на табличке в окне, трудно читаемая из-за наслоений пыли - несомненно, пыли веков. Там было написано:

МЫ ПРОДАЁМ БУТЫЛКИ

Там ещё что-то было написано - буквами поменьше. Я протёр пыльное стекло рукавом и наконец разобрал и эту строку:

С РАЗНООБРАЗНЫМ СОДЕРЖИМЫМ!
( Read more... )

Интересного автора нарыл: Эдуард Веркин. Уже лауреат каких-то кенгуру, а я не слыхал. По аннотациям показался интересным, заказал в "Лабиринте" несколько книг. Сейчас читаю приятно толстенькую книжку "Мертвец", формально для подростков (12+), реально - вкусный сюр. Действие происходит в городке, вернее, в ПГТ Костромской области (для аборигенов Кострома - недосягаемый мегаполис). Вокруг города есть бездонные Провалы, ракетные шахты с буднично стартующими ракетами, герой-рассказчик - пацан лет 14-15, его младший брат (что-то 13-) имеет хобби - хоронить кого-нибудь (пока тренируется на животных, но уже и с людьми мало-помалу работает), все ищут Метеорит...пока дочитал первую четверть книги, нравится :)
( Read more... )

"А ещё толковали о том, как заболел государь, ему прописали горькое лекарство, государь сказал: «Да никто не будет пить такую гадость!», а Ёсими у него на глазах молча опорожнил полную чашку, подавая добрый пример".

"— Это что, растирать? — спросил король, опасливо кивая на кубок.
( Read more... )

Очередной эпизод, говорящий о том, как АНС пригодилось знание японской литературы :)

Current Mood: Хм...
Current Music: Прости, родная сторона, а я тебя простил!.. - Он выпил горького вина и ногти отрастил

Т а л ь б е р г. Впрочем, сейчас не до Мышлаевского. Лена, закрой дверь... Лена, случилась ужасная вещь.

Е л е н а. Что такое?

Т а л ь б е р г. Немцы оставляют гетмана на произвол судьбы.

Е л е н а. Володя, да что ты говоришь?! Откуда ты узнал?

Т а л ь б е р г. Только что, под строгим секретом, в германском штабе. Никто не знает, даже сам гетман.

Е л е н а. Что же теперь будет?
( Read more... )

Current Mood: надеюсь, что выкарабкаются все

Сейчас вот переписывался с

molodiakov относительно Вирека - заговорили о немецком романтизме. В частности, о том, что писал о нём (романтизме) Ф.Энгельс (а он писал, и довольно смешно - я как-то купил в Доме книги книгу "Карл МАРКС и Фридрих ЭНГЕЛЬс об искусстве", в надежде надёргать цитат для диплома; ехал в метро, читал и хихикал, а народ подходил, заглядывал, видел на малахитовом фоне имена авторов - и осторожно отходил в сторонку... :)

Так вот, ввёл в Яндекс "энгельс немецкий романтизм" и тут же выскочил прелестный сюжетец ~~из переписки Энгельса с этим, как его, чёрта...~~:
( (про Берту, Штромиана, Экберта, Вальтера и Гуго) )

Я уже рассказывал, что читал племяннику "Повелителя мух" Голдинга. А забыл рассказать, как мы обсуждали книгу, закончив её.

В общем, я спросил Сашку, что он думает по поводу всей этой истории. Так вот, первый его вопрос был - "А ты тоже думаешь, что превратиться в дикаря может любой человек? И ты, и мама, и я?.."

Так-то вот. Повторюсь: дети на самом деле умнее, чем принято о них думать.

Current Mood: хм
Current Music: Kyrie, kyrie, kyrie eleison! (марш хора из фильма 1963 г.)

Оригинал взят у

banjin в К истории каны

Сто лет назад обещанная статья о истории каны.

Возникновение Каны
Даже если в мире существуют страны, где подобно Японии система письменности представляет собой причудливое сочетание знаков-идеограмм (иероглифов) и обычной фонетической письменности (каны), наверняка их совсем не много.
Изначально у японцев не было письменности, поэтому они в качестве оной пытались использовать китайские иероглифы практически с самого момента, как те только попали в Японию. Однако сразу же остро встала проблема записи имён, географических названий и прочей лексики, отсутствовавшей в китайском языке. Для записи таких слов японцы стали использовать только фонетическое чтение иероглифа, без привязки к его значению, как бы «одалживая» его у иероглифа. Поэтому само слово «кана» изначально возникло как антоним слову «мана» - «истинное имя», «истинное значение» (иероглифа) и обозначало «одолженное имя», «временное имя» (знака) и читалось «кари-но на» или просто «канна», что в конце концов превратилось в знакомое нам слово «кана».
Однако, ввиду огромного количества омонимов в китайском языке и отсутствия современных средств связи не было никакой возможности договориться о том, какие именно знаки для записи звуков нужно использовать, и люди использовали их наобум, что в итоге породило огромное количество знаков каны. Так, например, если сложить вместе знаки каны, использовавшиеся в древних памятниках «Кодзики» и «Нихонсёки», их количество составит 973 штуки, что, естественно, вызывало и вызывает трудности при чтении и понимании вышеуказанных источников. Поэтому естественным образом начался процесс сокращения количества знаков, и к середине эпохи Хэйан их количество составляло примерно 250.
( Read more... )

"- Я уже здесь!
Швейк сердечно пожал ему руку и сказал:
Очень приятно. Я знал, что тот господин сдержит слово, раз обещал, что за вами придут. Такая точность - вещь хорошая". (глава четвёртая, "Швейка выгоняют из сумасшедшего дома")

Дежурный по батальону очень удивлялся, почему это "дедушка" ни с того ни с сего заговорил на ломаном ~~чешском~~ языке, а тот знай кричит: "Овальный запереть!", "Овальный не запереть!", "Кфатратный запереть!", "Круклый запереть!"

"Много было там шахматистов, политиков, рыболовов, скаутов, коллекционеров почтовых марок, фотографов-любителей. Один попал туда из-за каких-то старых
горшков, которые он называл ~~урнами~~ амфорами. Другого все время держали связанным в смирительной рубашке, чтобы он не мог вычислить, когда наступит конец света. Познакомился я там с несколькими профессорами. Один из них все время ходил за мной по пятам и разъяснял, что прародина цыган была в Крконошах, а другой доказывал, что внутри земного шара имеется другой шар, значительно больше наружного. В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте".

Начал читать
"За старшего" - нравится, но пока могу комментировать только так, как Мидянин рецензировал елизаровского "Библиотекаря". Зато мне уже приснился сон про одного из персонажей: он проник не туда, куда следовало, там его поймали и отправили в родную Контору по факсу: в подвале Завода стояла такая фигня вроде вальков на старых стиральных машинках, куда пойманного, ногами вперёд, сунули и расплющили (так в мультфильмах часто случается), расплющенного же его - прямо из вальков, он был сверху жив ещё, - заправили в факсовый аппарат и выслали начальству.

кажется, от этой книги может случиться вред психическому здоровью. Но пока мне нравится :)