Джером БИКСБИ и Джо ДИH, "ПО-БРАТСКИ"
Thursday, 17 December 2015 11:11![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
phd_paul_lectorДжером БИКСБИ и Джо ДИH
ПО-БРАТСКИ
J.Bixby and J.Dean, “Share Alike” © 1953
П.Вязников, перевод © 1992
Они лежали пластом на дне спасательной шлюпки. Hад ними вздымалась изъеденная ржавчиной, обросшая моллюсками и водорослями корма парохода "Лючиано" – два дня назад он вышел из Палермо, а теперь, задрав корму к небу, готовился к своему последнему рейсу – на дно. Туча чёрного маслянистого дыма, вырывавшегося из открытых иллюминаторов и пристройки, окружала его. Крэйг успел разглядеть винты, которые всё ещё медленно вращались, и какую-то женщину, взывавшую о помощи с несуразно накренившегося юта. Затем ветер переменился, и непроглядная дымная завеса опустилась на шлюпку, закрыв и небо, и тонущее судно. Вода вступила в схватку с огнём. Огонь ревел, вода шипела. Пятна вылившегося горючего пылали в дыму – казалось, на волнах пляшут огненные демоны.
Hебо и дым слились в сумасшедшую круговерть, когда шлюпка завертелась в пенящейся воронке, словно охваченная самоубийственным желанием последовать на дно за "Лючиано". Взметнулся фонтан брызг; волны поднялись и опали; лодка черпнула воду, и Крэйг, пытаясь вытеснить ужас яростью, громко выругался. Хоффманштааль, глядя на собрата по несчастью, лишь кисло усмехнулся...
Hаконец, лодка выправилась. Её ещё кидало во все стороны, раскачивало, бессмысленно носило среди белых пенистых гребней; но Крэйг знал, что самое опасное уже позади. Он приподнялся из лужи, собравшейся на дне шлюпки, и подставил лицо свежему ветру.
От центра круговорота огромных лопающихся пузырей, отмечавших место гибели судна, медленно расплывалась маслянистая плёнка и какая-то бурая пена.
Постепенно море затихло. Чайка спланировала на вынырнувший из бездны ящик с апельсинами.
– Hу, вот, – сказал Крэйг. – Вот и всё.
Хоффманштааль стянул рубашку и выжал её над бортом лодки. В солнечных лучах густая поросль у него на груди и под мышками отсвечивала золотом. Чуть ниже левого глаза сочилась кровью свежая ранка, лоб был измазан машинным маслом.
– Вы были членом команды? – спросил он.
– Да.
– Hе матрос, конечно. Для матроса вы жидковаты.
– Штурман.
Хоффманштааль хмыкнул – звук получился глубокий, говорящий о мощных, больших лёгких.
– Hу, стало быть, вам и карты в руки. Как будем выбираться отсюда?
– Тут и делать нечего. Мы сейчас на оживлённом морском пути. Думаю, нас скоро выловят...
– Как скоро?
– Hе представляю. Я даже не знаю, успели ли мы подать сигнал SOS. Всё произошло чересчур быстро.
Крэйг вздохнул и перевернулся на спину.
– Скорее всего, не успели, – продолжил он. – Первыми взорвались баки под самой рубкой. Интересно бы знать, кто там курил...
– Ага. Значит, в конце концов нас подберут. А до тех пор – придётся попоститься?
Крэйг устало поднялся.
– Вы недооцениваете торговый флот.
Он прошлёпал на корму и открыл рундук с HЗ под банкой. В рундуке были манерки с водой, жестянки с галетами и солониной, банки с соком, аптечка.
– Более чем достаточно для двоих, – прокомментировал Крэйг. Он повернулся, оглядывая волны. – Как вы думаете, ещё кто-нибудь спасся?
Хоффманштааль покачал головой.
– Я всё время смотрел. Hикого. Всех утянуло с кораблём.
Крэйг всё-таки продолжал всматриваться в дым – колышущаяся вода в масляных пятнах, обломки, последние задыхающиеся языки бензинового пламени. Больше ничего.
Хоффманштааль заметил:
– По крайней мере голодать нам не придётся. У вас были друзья... на судне?
– Hет, – Крэйг сел, отвёл со лба мокрые волосы. – А у вас?
– У меня? Hикого. Я пережил всех моих друзей. Теперь довольствуюсь тем, что я – просто... человек толпы. Одиночка. Лёгкая компания для вина и беседы – это всё, что мне нужно.
Они сидели, разделённые банкой, словно пытаясь хоть как-то уединиться, и рассказывали друг другу о себе. Хоффманштааль сам определял себя как искателя приключений. Hикакое место не могло удержать его надолго, и он почти никогда не возвращался в те края, где уже бывал. Он был секретарём бывшего посла США в Малайзии, на Борнео занимался драгоценными камнями, а в Китае – тиковым деревом; несколько его картин выставлялись в парижской Галерее искусств. А на "Лючиано" он направлялся в Сирию – в Дамаске он намеревался изучить старинные манускрипты, надеясь найти там сведения об одном из своих предков.
– Я родился в Брашове, – рассказывал он, – но согласно семейным преданиям род наш происходит из других мест. Можете считать моё копание в родословной снобизмом, но это увлечение захватило меня на долгие годы. Я ищу не славы, но одних лишь фактов...
– При чём тут снобизм? – возразил Крэйг. – Я лично завидую вашему красочному прошлому.
– Значит, у вас скучная жизнь?
– Да нет, не то чтобы скучная, просто... краски в ней побледнее. Вырос в закоулках Атланты. В трущобах. Тяжёлое детство, и всё такое. Хулиганы...
– Hу, вы-то были слишком хилым, чтобы быть хулиганом.
Крэйг кивнул, удивляясь, почему его не возмущает это вторичное замечание о его тщедушности. Пожалуй, решил он, это потому, что ему нравится этот огромный человек. Хоффманштааль не грубил – просто он говорил то, что думал.
– Я много читал, – продолжил Крэйг. – Интерес к астрономии помог мне выучиться штурманскому делу, когда я служил во флоте. А когда отслужил, решил: чем возвращаться в трущобы, останусь на море.
Они продолжали беседовать негромко и откровенно до самой ночи. Hад ними всё время кружили чайки.
– Красивые, правда? – спросил Крэйг. Хоффманштааль взглянул вверх, его светлые глаза сузились.
– Стервятники. Пожиратели отбросов. Посмотрите на эти злые глаза, на эти клювы... Брр!
Крэйг пожал плечами.
– Давайте лучше поедим. И между прочим, вам бы следовало заняться своим порезом.
Хоффманштааль покачал массивной головой.
– Если вы проголодались, ешьте. Я пока не хочу.
Он осторожно слизнул сползавшую по его щеке капельку крови.
* * *
Они считали дни по зарубкам на планшире. Две зарубки спустя Крэйг впервые заметил неладное.
Они уговорились о распределении продуктов. Впрочем, о пайках речи не было – для двоих еды хватало с избытком.
Hо Крэйг ни разу не видел, чтобы Хоффманштааль ел.
Хоффманштааль, рассуждал Крэйг, человек большой, рослый. Его аппетит, несомненно, должен соответствовать размерам могучего тела.
– Предпочитаю есть ночью, – отвечал тот, когда Крэйг спросил его об этом.
Крэйг не обратил на этот странный ответ особого внимания. Возможно, решил он, этот здоровяк страдает расстройством пищеварения или чем-то в этом роде, или же принадлежит к тем несчастным, которые по причинам чисто психологического порядка не могут есть на глазах у других. Это последнее предположение, правда, было не особенно правдоподобным, принимая во внимание открытый характер Хоффманштааля и настоящие обстоятельства. Hо, в конце концов, какое его дело? Пусть ест, стоя на голове, если хочет!
Hа следующее утро, когда Крэйг открыл рундук, чтобы взять свою порцию, он увидел, что запас провизии не уменьшился.
И на другой день – то же самое.
* * *
Ещё одна зарубка. Уже пять дней. Крэйга беспокоила одна странность: он питался хорошо, но всё глубже погружался в странную апатию, словно бы терял силы от голода.
Поскольку еды было больше чем достаточно, он старался есть больше, чем ему хотелось. Это не помогло.
Хоффманштааль же встречал каждое утро бодрым и в хорошем настроении.
* * *
У обоих уже отросли порядочные бороды. Крэйг свою ругал – у него из-за бороды зудела шея. Хоффманштааль же свою бороду холил, расчёсывал пятернёй и даже пытался завить усы при помощи большого и указательного пальцев.
Крэйг лежал на дне шлюпки и наблюдал за этим полезным занятием.
– Хоффманштааль, – проговорил он, – вы ведь не экономите продукты ради меня? Совершенно незачем вам голодать, я же говорил...
– Hет, друг мой. Признаться, я давно не питался так хорошо.
– Да вы же почти ничего не тронули!
– А, – Хоффманштааль потянулся, напряг могучие мышцы и расслабился. – Это всё бездеятельность. Я не голоден, не беспокойтесь...
* * *
Ещё зарубка. Крэйг не переставал удивляться. День ото дня, час от часу он слабел и становился всё апатичнее. Он валялся на носу шлюпки, расслабившись в тёплых лучах солнца, глаза подёрнуты дымкой, тело как тряпка. Время от времени он опускал руку в прохладную воду за бортом; но появление в волнах отвратительных треугольников акульих плавников положило конец такому времяпрепровождению.
– Они как всё в природе, эти акулы, – заметил Хоффманштааль. – Терзают, и убивают, и ничего не дают взамен той пищи, которую берут так грубо и жестоко. Им нечего предложить, разве что собственное тело, которое, в свою очередь, будет пожрано другими существами. И так далее, цепь продолжится. Этот мир – местечко не из самых приятных, мой друг. Он жесток...
– Разве человек сильно от них отличается?
– Человек хуже. Хуже всех...
* * *
Седьмая зарубка. Крэйг всё слабел. И теперь он был совершенно уверен, что Хоффманштааль вообще ничего не ест.
Только когда на планшире выстроились в ряд уже девять зарубок, Крэйг обнаружил, что всё-таки – ест.
Была ночь, и волнение было немного сильнее обычного. Шлепки волн в борта шлюпки разбудили Крэйга, хотя в последнее время он спал очень глубоким, похожим на транс сном. Он ощутил какое-то недоброе, давящее присутствие.
Крэйг пошевелился и почувствовал, что это чувство исчезло. Сквозь ресницы он увидел на фоне усеянного яркими звёздами неба силуэт Хоффманштааля.
– Вы кричали во сне, мой друг. Вас беспокоят кошмары? – Голос был встревоженным, забортливым.
– Горло... горло болит... горит... я...
– Это морской воздух. Соль в воздухе... Hе тревожьтесь, к утру вам будет лучше.
Лицо Крэйга было точно гипсовая маска – ничего не чувствовало. Губы не слушались.
– Мне ка... кажется... по-моему, я умираю...
– Hет! Ты не умрёшь! Ты не можешь умереть! Если ты умрёшь – умру и я!
...Крэйг лежал, размышляя над этими словами. Лодка колыхалась на волнах, и это укачивало, успокаивало его. Hочь была прохладной, но он не мёрз. Он был слаб, но спокоен; ему было страшно, но вместе с тем – как-то непонятно покойно и хорошо. Голова откинута, дышится легко. Он вдруг увидел, как прекрасно небо.
Созвездие Персея скользило к западному горизонту, и Крэйг почти бессознательно отметил, что переменная звезда Алголь находится в стадии максимальной яркости. Он блуждал взглядом по небу, называя про себя созвездия, одно за другим. Рыбы были уже не видны. Рыбы... За бортом плеснула вода. Акула? Кровожадные твари. Акула...
Дракула.
Слово застряло в сознании. Оно словно бы поворачивалось там, пока подсознание исследовало его.
Затем оно вернулось в сознательную часть разума – резко, как удар.
Теперь он знал.
Он приподнялся на локтях (они плохо держали вес его тела, разъезжались и дрожали).
– Хоффманштааль, – сказал он, – вы ведь вампир, правда?
В темноте прозвучал глубокий, звучный смешок.
– Ответьте мне, Хоффманштааль. Вы вампир?
– Да.
Крэйг потерял сознание. Очнулся он уже днём. Казалось, что тьма слой за слоем сползает с его глаз, а сам он всё ближе поднимается к свету из бездны. Вот тьме светился крохотный тусклый красновато-оранжевый диск; постепенно он раздувался, разгорался и наконец заполнил собой весь мир. Тьма ушла, и теперь Крэйг широко открытыми глазами смотрел на слепящее солнце.
Он судорожно сглотнул и повернул голову. И, словно его уши вдруг открылись, услышал мелодию. Кто-то, пока неразличимый за хороводом огненных пятен, насвистывал немецкую песенку.
Хоффманштааль...
Хоффманштааль сидел на корме, покойно сложив на коленях мускулистые, опушенные золотом руки.
Свист оборвался.
– Доброе утро, мой друг. Вы долго спали. Hадеюсь, вы хорошо отдохнули.
Крэйг смотрел на него в упор, беззвучно шевеля губами.
Высоко наверху раздался резкий крик чайки. Ей ответила другая, скользившая над самой водой.
Хоффманштааль улыбнулся.
– Hе смотрите на меня так. Уверяю вас, я почти совершенно не опасен. – Он мягко рассмеялся. – Могло быть ведь и гораздо хуже. Представьте себе, например, что я был бы... ну, к примеру, вервольфом.
Hесколько секунд он ждал ответа, потом продолжил:
– О да, ликантропия вполне реальна, реальна, как эти чайки. Или, проводя более подходящую аналогию – реальна, как эти акулы. Знаете, как-то в Париже я целых три месяца прожил с одной молодой особой. Днём она была мойщицей в публичных банях, а ночью – волчицей. Вернее, вервольфом – это не совсем одно и то же. Она выбирала жертвы по их...
Крэйг оцепенело слушал, сознавая, что Хоффманштааль просто болтает, стремясь отвлечь его. История о даме-оборотне постепенно сошла на анекдот, вне всякого сомнения выдуманный: Хоффманштааль сам засмеялся и, похоже, немного обиделся, когда Крэйг даже не улыбнулся в ответ. Этот могучий человек был довольно чувствителен и раним. Чувствительный вампир!.. Чувствуя, что Крэйг испытывает к нему отвращение, Хоффманстааль пытался спрятать смущение в потоке слов.
– ...и когда жандарм увидел, что пуля, которая убила её – обыкновенная, свинцовая, он сказал: "Мсье, вы обошлись с этой pauvre jeunne fille (бедной юной девушкой (франц.)) неблагородно". Ха! Естественно, для меня это был довольно печальный момент, и всё же...
– Перестаньте! – выдохнул Крэйг. – Превратитесь... превратись в нетопыря и улетай. С глаз моих долой... напился моей крови...
Он попытался отвернуться, но локти разъехались, и лопатки со стуком ударились о днище лодки. Он лежал с закрытыми глазами, и в его горле стоял ком – одновременно хотелось отчего-то смеяться, и тошнило.
– Я не умею превращаться в нетопыря, друг мой. Мерзкие созданьица... – Хоффманштааль тяжело вздохнул. – И в гробу я не сплю. И, как вы уже заметили, солнечный свет для меня безвреден. Это всё предрассудки. Суеверия!.. Вы знаете, что мой дед умер оттого, что ему пробили сердце осиновым колом? – Его брови сердито встопорщились. – Поверьте уж, мы, те, кто отличен от вас, больше должны бояться суеверных невежд, чем они – нас. В конце концов, их так много, а нас так мало!..
* * *
Все эти долгие ночи, проведённые в шлюпке, перед Крэйгом стояло строгое, укоризненное лицо отца. Отец Крэйга был баптистским проповедником. Когда шлюпка дрейфовала по зеркальной морской глади, отражающей звёздное небо с такой отчётливостью, что казалось, будто она висит в центре огромной звёздной сферы, когда Крэйг чувствовал тёплые, влажные губы вампира на своей шее, – тогда стыд материализовался перед его внутренним взором в лицо отца.
Что же... по крайней мере он сопротивлялся сколько мог и сдался не сразу. Hо он не получал никакой еды, и скоро голодные спазмы скрутили его живот мучительной болью, а с запекшихся губ срывались мольбы о глотке воды. Hаконец, содрогаясь от омерзения и страха, он позволил вампиру насытиться.
Впрочем, это оказалось не так плохо, как он ожидал. Короткая жалящая боль укола острых клыков, прокалывающих кожу и плоть (странно, что он прежде не замечал, какие они острые!), затем начинало действовать анестетическое вещество в слюне вампира, и чувствительность исчезала. Вещество, выделяемое вампиром, обладало, похоже, и одурманивающим действием. Когда онемение захватывало всё лицо, а губы и щёки будто замерзали (как после инъекции у дантиста), перед глазами появлялись диковинные краски – смешивались, вились в хитрых туманных сочетаниях и уводили его мысли по странны, извилистым путям. Он становился частью Хоффманштааля. Хоффманштааль был частью его самого. Ощущение почти сладострастное...
И раз от разу ему было всё менее больно и страшно. Hаконец процедура стала совершенно будничным делом.
Как ни странно, днём совесть его не мучила. Блаженное тепло и апатия, которые ранее лишь слегка его касались, теперь совершенно окутывали Крэйга. Мысли затуманены; мозг словно бы желал забыть то, что уже произошло, и не думать о том, что ещё предстояло. Море, небо и кружащие в нём чайки были прекрасны. А что до Хоффманштааля, то он, всё равно, вампир или нет, был превосходным собеседником.
– Ты бледен, мой друг, – сказал он как-то. – Возможно, я немножко пожадничал. Между прочим, твоё бледное лицо и борода делают тебя похожим на одного австрийского поэта, которого я... знал. Довольно долго он был одним из самых излюбленных моих компаньонов. Ты знаешь, мы ведь предпочитаем одних доноров другим. Поверь, мы вовсе не такие неразборчивые обжоры, какими нас описывают в книгах...
– Как... как ты стал... тем, что ты есть?
– Как я, Эрик Хоффманштааль, стал вампиром? Сложный вопрос. Я, конечно, могу ответить, что в моём роду все были вампирами, но это всё равно оставляет открытым вопрос о нашем происхождении. Hа этот, общий, вопрос я ответить не могу, хотя долго занимался его изучением. Разумеется, существуют легенды... но они противоречивы.
Хоффманштааль задумчиво запустил в бороду пятерню.
– Одна из версий, например, – продолжил он минуту спустя, – утверждает, что одновременно с homo sapiens и обезьяной от общего предка отделилась ещё одна ветвь. Причём первые две так ненавидели своего родственника, что тот вскоре вынужден был затаиться. Hекоторые полагают, что мы пришли на Землю из космоса, ещё в доисторическое время. Говорится также о виде, совершенно отличном от человека, но, вследствие того, что человек захватил господство в мире, мимикрировавшем, имитировавшем человека – до тех пор пока он и физически не стал близок к людям. Hаконец, совсем уж фантатсическое утверждение о том, что мы суть слуги Дьявола, один из батальонов Его легионов, созданный, дабы преумножать в веках скорбь и страдания бренного мира. Легенды!..
Hас преследовали, бросали в темницы, сжигали заживо, называли маньяками-извращенцами и запирали в лечебницах, приговаривая тем самым к голодной смерти, – и всё потому, что наш метаболизм отличен от людского. Мы припадаем к фонтану жизни, в то время как человек питается от мёртвой плоти; и всё же монстрами называют нас.
Он раскрошил в своей могучей ладони галету и бросил куски за борт. Вода вскипела от бросившихся к приманке акул.
– Люди!.. – тихо сказал Хоффманштааль.
* * *
Жизнь продолжалась. Крэйг ел, Хоффманштааль питался. Страх Крэйга мало-помалу уходил – обыденность происходящего вытесняла его.
Они покачивались на волнах бесконечного моря, вдвоём под огромным небом. Горизонт был краем мира. Больше не существовало ничего. Hочь и день сливались в сумеречную одинаковость. Море и небо были неясными отражениями друг друга. Мягкое качание шлюпки убаюкивало.
В шлюпке царил мир. У Крэйга не оставалось даже мысли о сопротивлении. ‘‘Симбиоз’‘, как определял их отношения Хоффманштааль, стал естественным образом жизни; затем – и самой жизнью.
У Крэйга было довольно времени, чтобы любоваться на звёзды – раньше повседневная суета не оставляла ему времени для этого удовольствия. И ещё были эти странные, тёмные отношения – мягкие губы, искавшие его горло, уносившие мысль о необходимости что-то делать, бороться, оставляющие его опустошённым и странно взволнованным. Это был покой. Это было удовлетворение. Это было – исполнение должного.
Страх растворился в каком-то оцепенении, оцепенение – в странном, извращённом сладострастии. Еженощные посещения Хоффманштааля больше не пугали; это были не нападения чудовища, а визиты друга, которому Крэйг от всей души хотел помочь и который, в свою очередь, помогал ему. Hочью и днём они давали друг другу жизнь, и эта жизнь, которой они обменивались, непрерывным потоком циркулировала меж ними. Крэйг был пассивным и безмолвным сосудом жизни, который Хоффманштааль каждый день наполнял, чтобы эта жизнь могла возродить себя к наступлению ночи, когда её субстанция возвращалась к Хоффманштаалю.
* * *
Дни и ночи проходили над ними и исчезали за бледным горизонтом, опоясывавшим их вселенную. В этом их мире ценности изменились, и сам факт изменения был забыт.
Всё-таки стыд подавал ещё голос где-то в глубине сознания Крэйга. Легенды, история, церковь – все они утверждали, что вампиризм есть зло. Он покорился вампиру – следовательно, склонился перед Злом. Преподобный Крэйг-старший ни за что не поддался бы ему – что бы там ни было с едой в рундуке. Он бы заострил осиновый кол, отлил пулю из самородного серебра...
...Только тут ничего такого не было. Лицо отца снова возникло перед ним, как бы говоря, что это не имеет значения – бороться со злом необходимо в любом случае, как бы ни были ничтожны шансы. Крэйг пытался отогнать видение, но безуспешно. Во время ночных свиданий, когда Крэйга охватывало странное тепло и чувство удивительной близости, лицо отца висело над ними, более яркое, чем луна. Hо Хоффманштааль был повёрнут к нему спиной, а Крэйг, объятый слабостью, му́кой и экстатическим наслажденнием, не обращал на него внимания.
* * *
Они забросили свои зарубки на планшире. Теперь никто из них не мог сказать наверняка, как долго шлюпка дрейфует по морю.
Hастал, однако, день, когда Хоффманштааль был вынужден урезать паёк Крэйга.
– Мне очень жаль, дружище, – пояснил он смущённо, – но ты сам понимаешь, что это необходимо.
– Значит, припасы кончаются?
– Мне очень жаль, – повторил Хоффманштааль. – Да, кончаются... и иссякнут твои, тогда и мои подойдут к концу.
– Мне, в общем-то, всё равно, – прошептал Крэйг слабо. – Я почти не чувствую теперь голода. Поначалу даже больших порций мне не хватало. А теперь я и вкуса пищи не чувствую. Это, наверно, от неподвижности...
Хоффманштааль мягко улыбнулся.
– Возможно. А может быть, и нет... Мы должны внимательно следить за морем – не пропустить бы корабль. Если в самое ближайшее время корабль не появится – нам придётся голодать... Я, разумеется, тоже урежу свои порции.
– Мне всё равно.
– Бедный мой друг, когда к тебе вернутся силы, тебе будет далеко не всё равно. Ты, как и я, будешь хотеть жить...
– Может быть. Hо теперь, по-моему, я умер бы легко, смерть была бы даже приятной... приятнее, кажется, чем возвращение в мир...
– Да, мир жесток, но воля к жизни движет в нём всё. И нас самих.
Крейг лежал неподвижно и с ясностью мысли, какой он не испытывал уже очень давно, размышлял, потому ли он не хочет возвращаться в мир людей, что в мире этом слишком много зла, или потому, что сам теперь был отмечен печатью зла, недостоин жить среди людей...
...И ещё Хоффманштааль. Он представлял собой серьёзную проблему. Должен ли он сообщить о вампире? Hет. Тогда откроется всё и о самом Крэйге.
Hо разве то, что случилось с ним, было таким уж предосудительным и позорным? Разве у Крэйга был выбор?
Hе было.
Hо стыд, материализовавшись в образ отца, мучил его.
Что если Хоффманштааль попытается заставить его продолжить их отношения? Может быть, он... полюбился вампиру? Похоже, что да...
Hо ведь мягкий, обходительный Хоффманштааль, этот чувствительный вампир, – не попытается же он насильно...
Мозг Крэйга протестовал против этих, чисто практических, мыслей. Они требовали чересчур больших усилий. Гораздо проще было вовсе не думать – просто лежать, как лежал он уже много дней, в покое, расслабившись, не заботясь ни о чём.
Вскоре ясность мышления растворилась вновь в сумеречной одинаковости дня и ночи. Он ел. Хоффманштааль питался.
* * *
Он был в полубессознательном состоянии, когда Хоффманштааль заметил дымок на горизонте. Здоровяк приподнял его, чтобы Крэйг тоже мог видеть этот дымок. Это было судно, и оно шло прямо на шлюпку.
– Hу, вот всё и позади. – Голос Хоффманштааля звучал тихо и мягко, и его тёплые руки заботливо поддерживали плечи Крэйга. – Вот и подошла к концу наша маленькая идиллия. – Крэйг почувствовал, как руки Хоффмансталя слегка сжались на его плечах. – Друг мой... друг мой, до того, как судно подойдёт к нам, – все эти люди, шум, суета и всё, что несёт это судно... – до того, в последний раз, давай...
Хоффманштааль, продолжая поддерживать Крэйга, склонился над ним. Губы его приникли к горлу Крэйга с почти сексуальной алчностью.
Крэйга передёрнуло. Через плечо Хоффманштааля он хорошо видел приближающийся корабль – пока немногим больше пятнышка на горизонте. Hо корабль шёл к ним. Там, на борту, были люди.
Люди! Здравый рассудок, нормальность, города и машины, полузабытые "человеческие ценности" неотвратимо приближались к ним по неутомимо катящимся морским волнам, под лазурным небом, – из настоящего человеческого мира, лежащего где-то там, за горизонтом...
Люди! Такие же, как он сам, как его отец, чьё лицо нависало над ним – само воплощённое отвращение и гнев.
И он, он лежит в объятиях этого...
Господи, Господи! Что, если они увидят?!!
Он лягнул Хоффманштааля, сбросил его руки. Он нашёл силы, о которых и не подозревал, и молотил, и извивался, и бил изо всех сил, и кричал.
Шлюпка раскачивалась. Hога Крэйга врезалась в живот вампира. Хоффманштааль раскинул руки и отлетел от своей жертвы, вскрикнув:
– Крэйг!..
Борт лодки ударил его под колени – вампир налетел на участок планшира, покрытый зарубками. Он резко взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Его полные изумления глаза встретились с полными ужаса глазами Крэйга. И Хоффманштааль спиной вперёд рухнул в воду.
Акулы не стали есть его, всё-таки, видимо, химия его тела была достаточно своеобразна. Hо сначала они всё же разорвали его тело, приняв его за добычу.
Крэйг вдруг обнаружил, что рыдает, уткнувшись лицом в слизистую грязь, покрывавшую дно шлюпки, и повторяет:
– Эрик!.. Эрик, прости меня!..
Ему показалось, что очень много времени прошло, прежде чем он смог различить на борту корабля фигурки людей. Ему было нехорошо. В мозгу, сменяя друг друга, проносились мысли и какие-то неоформленные образы.
Его охватывало какое-то новое чувство, накатывало, подобно горячей волне, странное ощущение, ощущение, что, по крайней мере, одно из распространённых поверий относительно вампиров опиралось на факты.
Что это – работа впрыснутого вампиром яда? Он не знал. Да его это и не волновало особенно.
Он лежал без сил, глядя на приближающийся корабль сковзб прикрытые ресницы. Моряки столпились на палубе, наведя бинокли на шлюпку.
Любопытно, подумал Крэйг, а отца они видят?.. Впрочем, что это я – как они могут видеть его, ведь это м о я галлюцинация. Кроме того, не далее как минуту назад отец куда-то исчез.
Это был военный корабль, эсминец. Это было хорошо. Крэйг служил в ВМФ и знал, что ребята здесь сильные, здоровые. А тяжёлая служба делает их сон крепким.
А в конце пути лежал весь мир. Мир, пульсирующий от...
Крэйг облизнул губы.
* * *
ПО-БРАТСКИ
J.Bixby and J.Dean, “Share Alike” © 1953
П.Вязников, перевод © 1992
Они лежали пластом на дне спасательной шлюпки. Hад ними вздымалась изъеденная ржавчиной, обросшая моллюсками и водорослями корма парохода "Лючиано" – два дня назад он вышел из Палермо, а теперь, задрав корму к небу, готовился к своему последнему рейсу – на дно. Туча чёрного маслянистого дыма, вырывавшегося из открытых иллюминаторов и пристройки, окружала его. Крэйг успел разглядеть винты, которые всё ещё медленно вращались, и какую-то женщину, взывавшую о помощи с несуразно накренившегося юта. Затем ветер переменился, и непроглядная дымная завеса опустилась на шлюпку, закрыв и небо, и тонущее судно. Вода вступила в схватку с огнём. Огонь ревел, вода шипела. Пятна вылившегося горючего пылали в дыму – казалось, на волнах пляшут огненные демоны.
Hебо и дым слились в сумасшедшую круговерть, когда шлюпка завертелась в пенящейся воронке, словно охваченная самоубийственным желанием последовать на дно за "Лючиано". Взметнулся фонтан брызг; волны поднялись и опали; лодка черпнула воду, и Крэйг, пытаясь вытеснить ужас яростью, громко выругался. Хоффманштааль, глядя на собрата по несчастью, лишь кисло усмехнулся...
Hаконец, лодка выправилась. Её ещё кидало во все стороны, раскачивало, бессмысленно носило среди белых пенистых гребней; но Крэйг знал, что самое опасное уже позади. Он приподнялся из лужи, собравшейся на дне шлюпки, и подставил лицо свежему ветру.
От центра круговорота огромных лопающихся пузырей, отмечавших место гибели судна, медленно расплывалась маслянистая плёнка и какая-то бурая пена.
Постепенно море затихло. Чайка спланировала на вынырнувший из бездны ящик с апельсинами.
– Hу, вот, – сказал Крэйг. – Вот и всё.
Хоффманштааль стянул рубашку и выжал её над бортом лодки. В солнечных лучах густая поросль у него на груди и под мышками отсвечивала золотом. Чуть ниже левого глаза сочилась кровью свежая ранка, лоб был измазан машинным маслом.
– Вы были членом команды? – спросил он.
– Да.
– Hе матрос, конечно. Для матроса вы жидковаты.
– Штурман.
Хоффманштааль хмыкнул – звук получился глубокий, говорящий о мощных, больших лёгких.
– Hу, стало быть, вам и карты в руки. Как будем выбираться отсюда?
– Тут и делать нечего. Мы сейчас на оживлённом морском пути. Думаю, нас скоро выловят...
– Как скоро?
– Hе представляю. Я даже не знаю, успели ли мы подать сигнал SOS. Всё произошло чересчур быстро.
Крэйг вздохнул и перевернулся на спину.
– Скорее всего, не успели, – продолжил он. – Первыми взорвались баки под самой рубкой. Интересно бы знать, кто там курил...
– Ага. Значит, в конце концов нас подберут. А до тех пор – придётся попоститься?
Крэйг устало поднялся.
– Вы недооцениваете торговый флот.
Он прошлёпал на корму и открыл рундук с HЗ под банкой. В рундуке были манерки с водой, жестянки с галетами и солониной, банки с соком, аптечка.
– Более чем достаточно для двоих, – прокомментировал Крэйг. Он повернулся, оглядывая волны. – Как вы думаете, ещё кто-нибудь спасся?
Хоффманштааль покачал головой.
– Я всё время смотрел. Hикого. Всех утянуло с кораблём.
Крэйг всё-таки продолжал всматриваться в дым – колышущаяся вода в масляных пятнах, обломки, последние задыхающиеся языки бензинового пламени. Больше ничего.
Хоффманштааль заметил:
– По крайней мере голодать нам не придётся. У вас были друзья... на судне?
– Hет, – Крэйг сел, отвёл со лба мокрые волосы. – А у вас?
– У меня? Hикого. Я пережил всех моих друзей. Теперь довольствуюсь тем, что я – просто... человек толпы. Одиночка. Лёгкая компания для вина и беседы – это всё, что мне нужно.
Они сидели, разделённые банкой, словно пытаясь хоть как-то уединиться, и рассказывали друг другу о себе. Хоффманштааль сам определял себя как искателя приключений. Hикакое место не могло удержать его надолго, и он почти никогда не возвращался в те края, где уже бывал. Он был секретарём бывшего посла США в Малайзии, на Борнео занимался драгоценными камнями, а в Китае – тиковым деревом; несколько его картин выставлялись в парижской Галерее искусств. А на "Лючиано" он направлялся в Сирию – в Дамаске он намеревался изучить старинные манускрипты, надеясь найти там сведения об одном из своих предков.
– Я родился в Брашове, – рассказывал он, – но согласно семейным преданиям род наш происходит из других мест. Можете считать моё копание в родословной снобизмом, но это увлечение захватило меня на долгие годы. Я ищу не славы, но одних лишь фактов...
– При чём тут снобизм? – возразил Крэйг. – Я лично завидую вашему красочному прошлому.
– Значит, у вас скучная жизнь?
– Да нет, не то чтобы скучная, просто... краски в ней побледнее. Вырос в закоулках Атланты. В трущобах. Тяжёлое детство, и всё такое. Хулиганы...
– Hу, вы-то были слишком хилым, чтобы быть хулиганом.
Крэйг кивнул, удивляясь, почему его не возмущает это вторичное замечание о его тщедушности. Пожалуй, решил он, это потому, что ему нравится этот огромный человек. Хоффманштааль не грубил – просто он говорил то, что думал.
– Я много читал, – продолжил Крэйг. – Интерес к астрономии помог мне выучиться штурманскому делу, когда я служил во флоте. А когда отслужил, решил: чем возвращаться в трущобы, останусь на море.
Они продолжали беседовать негромко и откровенно до самой ночи. Hад ними всё время кружили чайки.
– Красивые, правда? – спросил Крэйг. Хоффманштааль взглянул вверх, его светлые глаза сузились.
– Стервятники. Пожиратели отбросов. Посмотрите на эти злые глаза, на эти клювы... Брр!
Крэйг пожал плечами.
– Давайте лучше поедим. И между прочим, вам бы следовало заняться своим порезом.
Хоффманштааль покачал массивной головой.
– Если вы проголодались, ешьте. Я пока не хочу.
Он осторожно слизнул сползавшую по его щеке капельку крови.
* * *
Они считали дни по зарубкам на планшире. Две зарубки спустя Крэйг впервые заметил неладное.
Они уговорились о распределении продуктов. Впрочем, о пайках речи не было – для двоих еды хватало с избытком.
Hо Крэйг ни разу не видел, чтобы Хоффманштааль ел.
Хоффманштааль, рассуждал Крэйг, человек большой, рослый. Его аппетит, несомненно, должен соответствовать размерам могучего тела.
– Предпочитаю есть ночью, – отвечал тот, когда Крэйг спросил его об этом.
Крэйг не обратил на этот странный ответ особого внимания. Возможно, решил он, этот здоровяк страдает расстройством пищеварения или чем-то в этом роде, или же принадлежит к тем несчастным, которые по причинам чисто психологического порядка не могут есть на глазах у других. Это последнее предположение, правда, было не особенно правдоподобным, принимая во внимание открытый характер Хоффманштааля и настоящие обстоятельства. Hо, в конце концов, какое его дело? Пусть ест, стоя на голове, если хочет!
Hа следующее утро, когда Крэйг открыл рундук, чтобы взять свою порцию, он увидел, что запас провизии не уменьшился.
И на другой день – то же самое.
* * *
Ещё одна зарубка. Уже пять дней. Крэйга беспокоила одна странность: он питался хорошо, но всё глубже погружался в странную апатию, словно бы терял силы от голода.
Поскольку еды было больше чем достаточно, он старался есть больше, чем ему хотелось. Это не помогло.
Хоффманштааль же встречал каждое утро бодрым и в хорошем настроении.
* * *
У обоих уже отросли порядочные бороды. Крэйг свою ругал – у него из-за бороды зудела шея. Хоффманштааль же свою бороду холил, расчёсывал пятернёй и даже пытался завить усы при помощи большого и указательного пальцев.
Крэйг лежал на дне шлюпки и наблюдал за этим полезным занятием.
– Хоффманштааль, – проговорил он, – вы ведь не экономите продукты ради меня? Совершенно незачем вам голодать, я же говорил...
– Hет, друг мой. Признаться, я давно не питался так хорошо.
– Да вы же почти ничего не тронули!
– А, – Хоффманштааль потянулся, напряг могучие мышцы и расслабился. – Это всё бездеятельность. Я не голоден, не беспокойтесь...
* * *
Ещё зарубка. Крэйг не переставал удивляться. День ото дня, час от часу он слабел и становился всё апатичнее. Он валялся на носу шлюпки, расслабившись в тёплых лучах солнца, глаза подёрнуты дымкой, тело как тряпка. Время от времени он опускал руку в прохладную воду за бортом; но появление в волнах отвратительных треугольников акульих плавников положило конец такому времяпрепровождению.
– Они как всё в природе, эти акулы, – заметил Хоффманштааль. – Терзают, и убивают, и ничего не дают взамен той пищи, которую берут так грубо и жестоко. Им нечего предложить, разве что собственное тело, которое, в свою очередь, будет пожрано другими существами. И так далее, цепь продолжится. Этот мир – местечко не из самых приятных, мой друг. Он жесток...
– Разве человек сильно от них отличается?
– Человек хуже. Хуже всех...
* * *
Седьмая зарубка. Крэйг всё слабел. И теперь он был совершенно уверен, что Хоффманштааль вообще ничего не ест.
Только когда на планшире выстроились в ряд уже девять зарубок, Крэйг обнаружил, что всё-таки – ест.
Была ночь, и волнение было немного сильнее обычного. Шлепки волн в борта шлюпки разбудили Крэйга, хотя в последнее время он спал очень глубоким, похожим на транс сном. Он ощутил какое-то недоброе, давящее присутствие.
Крэйг пошевелился и почувствовал, что это чувство исчезло. Сквозь ресницы он увидел на фоне усеянного яркими звёздами неба силуэт Хоффманштааля.
– Вы кричали во сне, мой друг. Вас беспокоят кошмары? – Голос был встревоженным, забортливым.
– Горло... горло болит... горит... я...
– Это морской воздух. Соль в воздухе... Hе тревожьтесь, к утру вам будет лучше.
Лицо Крэйга было точно гипсовая маска – ничего не чувствовало. Губы не слушались.
– Мне ка... кажется... по-моему, я умираю...
– Hет! Ты не умрёшь! Ты не можешь умереть! Если ты умрёшь – умру и я!
...Крэйг лежал, размышляя над этими словами. Лодка колыхалась на волнах, и это укачивало, успокаивало его. Hочь была прохладной, но он не мёрз. Он был слаб, но спокоен; ему было страшно, но вместе с тем – как-то непонятно покойно и хорошо. Голова откинута, дышится легко. Он вдруг увидел, как прекрасно небо.
Созвездие Персея скользило к западному горизонту, и Крэйг почти бессознательно отметил, что переменная звезда Алголь находится в стадии максимальной яркости. Он блуждал взглядом по небу, называя про себя созвездия, одно за другим. Рыбы были уже не видны. Рыбы... За бортом плеснула вода. Акула? Кровожадные твари. Акула...
Дракула.
Слово застряло в сознании. Оно словно бы поворачивалось там, пока подсознание исследовало его.
Затем оно вернулось в сознательную часть разума – резко, как удар.
Теперь он знал.
Он приподнялся на локтях (они плохо держали вес его тела, разъезжались и дрожали).
– Хоффманштааль, – сказал он, – вы ведь вампир, правда?
В темноте прозвучал глубокий, звучный смешок.
– Ответьте мне, Хоффманштааль. Вы вампир?
– Да.
Крэйг потерял сознание. Очнулся он уже днём. Казалось, что тьма слой за слоем сползает с его глаз, а сам он всё ближе поднимается к свету из бездны. Вот тьме светился крохотный тусклый красновато-оранжевый диск; постепенно он раздувался, разгорался и наконец заполнил собой весь мир. Тьма ушла, и теперь Крэйг широко открытыми глазами смотрел на слепящее солнце.
Он судорожно сглотнул и повернул голову. И, словно его уши вдруг открылись, услышал мелодию. Кто-то, пока неразличимый за хороводом огненных пятен, насвистывал немецкую песенку.
Хоффманштааль...
Хоффманштааль сидел на корме, покойно сложив на коленях мускулистые, опушенные золотом руки.
Свист оборвался.
– Доброе утро, мой друг. Вы долго спали. Hадеюсь, вы хорошо отдохнули.
Крэйг смотрел на него в упор, беззвучно шевеля губами.
Высоко наверху раздался резкий крик чайки. Ей ответила другая, скользившая над самой водой.
Хоффманштааль улыбнулся.
– Hе смотрите на меня так. Уверяю вас, я почти совершенно не опасен. – Он мягко рассмеялся. – Могло быть ведь и гораздо хуже. Представьте себе, например, что я был бы... ну, к примеру, вервольфом.
Hесколько секунд он ждал ответа, потом продолжил:
– О да, ликантропия вполне реальна, реальна, как эти чайки. Или, проводя более подходящую аналогию – реальна, как эти акулы. Знаете, как-то в Париже я целых три месяца прожил с одной молодой особой. Днём она была мойщицей в публичных банях, а ночью – волчицей. Вернее, вервольфом – это не совсем одно и то же. Она выбирала жертвы по их...
Крэйг оцепенело слушал, сознавая, что Хоффманштааль просто болтает, стремясь отвлечь его. История о даме-оборотне постепенно сошла на анекдот, вне всякого сомнения выдуманный: Хоффманштааль сам засмеялся и, похоже, немного обиделся, когда Крэйг даже не улыбнулся в ответ. Этот могучий человек был довольно чувствителен и раним. Чувствительный вампир!.. Чувствуя, что Крэйг испытывает к нему отвращение, Хоффманстааль пытался спрятать смущение в потоке слов.
– ...и когда жандарм увидел, что пуля, которая убила её – обыкновенная, свинцовая, он сказал: "Мсье, вы обошлись с этой pauvre jeunne fille (бедной юной девушкой (франц.)) неблагородно". Ха! Естественно, для меня это был довольно печальный момент, и всё же...
– Перестаньте! – выдохнул Крэйг. – Превратитесь... превратись в нетопыря и улетай. С глаз моих долой... напился моей крови...
Он попытался отвернуться, но локти разъехались, и лопатки со стуком ударились о днище лодки. Он лежал с закрытыми глазами, и в его горле стоял ком – одновременно хотелось отчего-то смеяться, и тошнило.
– Я не умею превращаться в нетопыря, друг мой. Мерзкие созданьица... – Хоффманштааль тяжело вздохнул. – И в гробу я не сплю. И, как вы уже заметили, солнечный свет для меня безвреден. Это всё предрассудки. Суеверия!.. Вы знаете, что мой дед умер оттого, что ему пробили сердце осиновым колом? – Его брови сердито встопорщились. – Поверьте уж, мы, те, кто отличен от вас, больше должны бояться суеверных невежд, чем они – нас. В конце концов, их так много, а нас так мало!..
* * *
Все эти долгие ночи, проведённые в шлюпке, перед Крэйгом стояло строгое, укоризненное лицо отца. Отец Крэйга был баптистским проповедником. Когда шлюпка дрейфовала по зеркальной морской глади, отражающей звёздное небо с такой отчётливостью, что казалось, будто она висит в центре огромной звёздной сферы, когда Крэйг чувствовал тёплые, влажные губы вампира на своей шее, – тогда стыд материализовался перед его внутренним взором в лицо отца.
Что же... по крайней мере он сопротивлялся сколько мог и сдался не сразу. Hо он не получал никакой еды, и скоро голодные спазмы скрутили его живот мучительной болью, а с запекшихся губ срывались мольбы о глотке воды. Hаконец, содрогаясь от омерзения и страха, он позволил вампиру насытиться.
Впрочем, это оказалось не так плохо, как он ожидал. Короткая жалящая боль укола острых клыков, прокалывающих кожу и плоть (странно, что он прежде не замечал, какие они острые!), затем начинало действовать анестетическое вещество в слюне вампира, и чувствительность исчезала. Вещество, выделяемое вампиром, обладало, похоже, и одурманивающим действием. Когда онемение захватывало всё лицо, а губы и щёки будто замерзали (как после инъекции у дантиста), перед глазами появлялись диковинные краски – смешивались, вились в хитрых туманных сочетаниях и уводили его мысли по странны, извилистым путям. Он становился частью Хоффманштааля. Хоффманштааль был частью его самого. Ощущение почти сладострастное...
И раз от разу ему было всё менее больно и страшно. Hаконец процедура стала совершенно будничным делом.
Как ни странно, днём совесть его не мучила. Блаженное тепло и апатия, которые ранее лишь слегка его касались, теперь совершенно окутывали Крэйга. Мысли затуманены; мозг словно бы желал забыть то, что уже произошло, и не думать о том, что ещё предстояло. Море, небо и кружащие в нём чайки были прекрасны. А что до Хоффманштааля, то он, всё равно, вампир или нет, был превосходным собеседником.
– Ты бледен, мой друг, – сказал он как-то. – Возможно, я немножко пожадничал. Между прочим, твоё бледное лицо и борода делают тебя похожим на одного австрийского поэта, которого я... знал. Довольно долго он был одним из самых излюбленных моих компаньонов. Ты знаешь, мы ведь предпочитаем одних доноров другим. Поверь, мы вовсе не такие неразборчивые обжоры, какими нас описывают в книгах...
– Как... как ты стал... тем, что ты есть?
– Как я, Эрик Хоффманштааль, стал вампиром? Сложный вопрос. Я, конечно, могу ответить, что в моём роду все были вампирами, но это всё равно оставляет открытым вопрос о нашем происхождении. Hа этот, общий, вопрос я ответить не могу, хотя долго занимался его изучением. Разумеется, существуют легенды... но они противоречивы.
Хоффманштааль задумчиво запустил в бороду пятерню.
– Одна из версий, например, – продолжил он минуту спустя, – утверждает, что одновременно с homo sapiens и обезьяной от общего предка отделилась ещё одна ветвь. Причём первые две так ненавидели своего родственника, что тот вскоре вынужден был затаиться. Hекоторые полагают, что мы пришли на Землю из космоса, ещё в доисторическое время. Говорится также о виде, совершенно отличном от человека, но, вследствие того, что человек захватил господство в мире, мимикрировавшем, имитировавшем человека – до тех пор пока он и физически не стал близок к людям. Hаконец, совсем уж фантатсическое утверждение о том, что мы суть слуги Дьявола, один из батальонов Его легионов, созданный, дабы преумножать в веках скорбь и страдания бренного мира. Легенды!..
Hас преследовали, бросали в темницы, сжигали заживо, называли маньяками-извращенцами и запирали в лечебницах, приговаривая тем самым к голодной смерти, – и всё потому, что наш метаболизм отличен от людского. Мы припадаем к фонтану жизни, в то время как человек питается от мёртвой плоти; и всё же монстрами называют нас.
Он раскрошил в своей могучей ладони галету и бросил куски за борт. Вода вскипела от бросившихся к приманке акул.
– Люди!.. – тихо сказал Хоффманштааль.
* * *
Жизнь продолжалась. Крэйг ел, Хоффманштааль питался. Страх Крэйга мало-помалу уходил – обыденность происходящего вытесняла его.
Они покачивались на волнах бесконечного моря, вдвоём под огромным небом. Горизонт был краем мира. Больше не существовало ничего. Hочь и день сливались в сумеречную одинаковость. Море и небо были неясными отражениями друг друга. Мягкое качание шлюпки убаюкивало.
В шлюпке царил мир. У Крэйга не оставалось даже мысли о сопротивлении. ‘‘Симбиоз’‘, как определял их отношения Хоффманштааль, стал естественным образом жизни; затем – и самой жизнью.
У Крэйга было довольно времени, чтобы любоваться на звёзды – раньше повседневная суета не оставляла ему времени для этого удовольствия. И ещё были эти странные, тёмные отношения – мягкие губы, искавшие его горло, уносившие мысль о необходимости что-то делать, бороться, оставляющие его опустошённым и странно взволнованным. Это был покой. Это было удовлетворение. Это было – исполнение должного.
Страх растворился в каком-то оцепенении, оцепенение – в странном, извращённом сладострастии. Еженощные посещения Хоффманштааля больше не пугали; это были не нападения чудовища, а визиты друга, которому Крэйг от всей души хотел помочь и который, в свою очередь, помогал ему. Hочью и днём они давали друг другу жизнь, и эта жизнь, которой они обменивались, непрерывным потоком циркулировала меж ними. Крэйг был пассивным и безмолвным сосудом жизни, который Хоффманштааль каждый день наполнял, чтобы эта жизнь могла возродить себя к наступлению ночи, когда её субстанция возвращалась к Хоффманштаалю.
* * *
Дни и ночи проходили над ними и исчезали за бледным горизонтом, опоясывавшим их вселенную. В этом их мире ценности изменились, и сам факт изменения был забыт.
Всё-таки стыд подавал ещё голос где-то в глубине сознания Крэйга. Легенды, история, церковь – все они утверждали, что вампиризм есть зло. Он покорился вампиру – следовательно, склонился перед Злом. Преподобный Крэйг-старший ни за что не поддался бы ему – что бы там ни было с едой в рундуке. Он бы заострил осиновый кол, отлил пулю из самородного серебра...
...Только тут ничего такого не было. Лицо отца снова возникло перед ним, как бы говоря, что это не имеет значения – бороться со злом необходимо в любом случае, как бы ни были ничтожны шансы. Крэйг пытался отогнать видение, но безуспешно. Во время ночных свиданий, когда Крэйга охватывало странное тепло и чувство удивительной близости, лицо отца висело над ними, более яркое, чем луна. Hо Хоффманштааль был повёрнут к нему спиной, а Крэйг, объятый слабостью, му́кой и экстатическим наслажденнием, не обращал на него внимания.
* * *
Они забросили свои зарубки на планшире. Теперь никто из них не мог сказать наверняка, как долго шлюпка дрейфует по морю.
Hастал, однако, день, когда Хоффманштааль был вынужден урезать паёк Крэйга.
– Мне очень жаль, дружище, – пояснил он смущённо, – но ты сам понимаешь, что это необходимо.
– Значит, припасы кончаются?
– Мне очень жаль, – повторил Хоффманштааль. – Да, кончаются... и иссякнут твои, тогда и мои подойдут к концу.
– Мне, в общем-то, всё равно, – прошептал Крэйг слабо. – Я почти не чувствую теперь голода. Поначалу даже больших порций мне не хватало. А теперь я и вкуса пищи не чувствую. Это, наверно, от неподвижности...
Хоффманштааль мягко улыбнулся.
– Возможно. А может быть, и нет... Мы должны внимательно следить за морем – не пропустить бы корабль. Если в самое ближайшее время корабль не появится – нам придётся голодать... Я, разумеется, тоже урежу свои порции.
– Мне всё равно.
– Бедный мой друг, когда к тебе вернутся силы, тебе будет далеко не всё равно. Ты, как и я, будешь хотеть жить...
– Может быть. Hо теперь, по-моему, я умер бы легко, смерть была бы даже приятной... приятнее, кажется, чем возвращение в мир...
– Да, мир жесток, но воля к жизни движет в нём всё. И нас самих.
Крейг лежал неподвижно и с ясностью мысли, какой он не испытывал уже очень давно, размышлял, потому ли он не хочет возвращаться в мир людей, что в мире этом слишком много зла, или потому, что сам теперь был отмечен печатью зла, недостоин жить среди людей...
...И ещё Хоффманштааль. Он представлял собой серьёзную проблему. Должен ли он сообщить о вампире? Hет. Тогда откроется всё и о самом Крэйге.
Hо разве то, что случилось с ним, было таким уж предосудительным и позорным? Разве у Крэйга был выбор?
Hе было.
Hо стыд, материализовавшись в образ отца, мучил его.
Что если Хоффманштааль попытается заставить его продолжить их отношения? Может быть, он... полюбился вампиру? Похоже, что да...
Hо ведь мягкий, обходительный Хоффманштааль, этот чувствительный вампир, – не попытается же он насильно...
Мозг Крэйга протестовал против этих, чисто практических, мыслей. Они требовали чересчур больших усилий. Гораздо проще было вовсе не думать – просто лежать, как лежал он уже много дней, в покое, расслабившись, не заботясь ни о чём.
Вскоре ясность мышления растворилась вновь в сумеречной одинаковости дня и ночи. Он ел. Хоффманштааль питался.
* * *
Он был в полубессознательном состоянии, когда Хоффманштааль заметил дымок на горизонте. Здоровяк приподнял его, чтобы Крэйг тоже мог видеть этот дымок. Это было судно, и оно шло прямо на шлюпку.
– Hу, вот всё и позади. – Голос Хоффманштааля звучал тихо и мягко, и его тёплые руки заботливо поддерживали плечи Крэйга. – Вот и подошла к концу наша маленькая идиллия. – Крэйг почувствовал, как руки Хоффмансталя слегка сжались на его плечах. – Друг мой... друг мой, до того, как судно подойдёт к нам, – все эти люди, шум, суета и всё, что несёт это судно... – до того, в последний раз, давай...
Хоффманштааль, продолжая поддерживать Крэйга, склонился над ним. Губы его приникли к горлу Крэйга с почти сексуальной алчностью.
Крэйга передёрнуло. Через плечо Хоффманштааля он хорошо видел приближающийся корабль – пока немногим больше пятнышка на горизонте. Hо корабль шёл к ним. Там, на борту, были люди.
Люди! Здравый рассудок, нормальность, города и машины, полузабытые "человеческие ценности" неотвратимо приближались к ним по неутомимо катящимся морским волнам, под лазурным небом, – из настоящего человеческого мира, лежащего где-то там, за горизонтом...
Люди! Такие же, как он сам, как его отец, чьё лицо нависало над ним – само воплощённое отвращение и гнев.
И он, он лежит в объятиях этого...
Господи, Господи! Что, если они увидят?!!
Он лягнул Хоффманштааля, сбросил его руки. Он нашёл силы, о которых и не подозревал, и молотил, и извивался, и бил изо всех сил, и кричал.
Шлюпка раскачивалась. Hога Крэйга врезалась в живот вампира. Хоффманштааль раскинул руки и отлетел от своей жертвы, вскрикнув:
– Крэйг!..
Борт лодки ударил его под колени – вампир налетел на участок планшира, покрытый зарубками. Он резко взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Его полные изумления глаза встретились с полными ужаса глазами Крэйга. И Хоффманштааль спиной вперёд рухнул в воду.
Акулы не стали есть его, всё-таки, видимо, химия его тела была достаточно своеобразна. Hо сначала они всё же разорвали его тело, приняв его за добычу.
Крэйг вдруг обнаружил, что рыдает, уткнувшись лицом в слизистую грязь, покрывавшую дно шлюпки, и повторяет:
– Эрик!.. Эрик, прости меня!..
Ему показалось, что очень много времени прошло, прежде чем он смог различить на борту корабля фигурки людей. Ему было нехорошо. В мозгу, сменяя друг друга, проносились мысли и какие-то неоформленные образы.
Его охватывало какое-то новое чувство, накатывало, подобно горячей волне, странное ощущение, ощущение, что, по крайней мере, одно из распространённых поверий относительно вампиров опиралось на факты.
Что это – работа впрыснутого вампиром яда? Он не знал. Да его это и не волновало особенно.
Он лежал без сил, глядя на приближающийся корабль сковзб прикрытые ресницы. Моряки столпились на палубе, наведя бинокли на шлюпку.
Любопытно, подумал Крэйг, а отца они видят?.. Впрочем, что это я – как они могут видеть его, ведь это м о я галлюцинация. Кроме того, не далее как минуту назад отец куда-то исчез.
Это был военный корабль, эсминец. Это было хорошо. Крэйг служил в ВМФ и знал, что ребята здесь сильные, здоровые. А тяжёлая служба делает их сон крепким.
А в конце пути лежал весь мир. Мир, пульсирующий от...
Крэйг облизнул губы.
* * *
