![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
Мальчик осторожно потянул носом, пытаясь ощутить запах Белы Ковача, – но ничего особенного не почувствовал. Ну, у собак-то нюх, конечно, куда лучше, чем у людей. Особенно у старины Бастера.
Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:
– Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?
Джонни хотел было подразнить его немного: но затем честно признал:
– Ага, да. По правде хорошо.
– Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил меня английскому до того, как мы приехали – меня и маму.
Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.
– То есть твой отец англичанин?
– Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки нам места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.
– Он у тебя что, картины рисует?
– Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.
– А как это – что вам п р и ш л о с ь уехать?
– Мы... ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. – Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелёными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвилль в тридцати милях на восток отсюда. – Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.
Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.
Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел, подобрав ноги: в позе одновременно спокойной – и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.
Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.
Джонни смотрел на всё это широко раскрытыми глазами.
– А мне птицы всякие нравятся, – задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач. – Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя... чтобы мы им нравились.
Первый иностранец Джонни Стивенса становился всё занятнее и занятнее. И похоже, его запах был тут ни при чём.
Потому что птицы запаха почти не чувствуют.
Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.
Ну и чудные у тебя брови, – сказал он. – Густые и посередке срослись. Прямо так через весь лоб растут.
Бела не повернулся к нему – казалось, замечание Джонни вернуло всё его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить свои брови от Джонни.
Джонни уже жалел, что не промолчал.
– Да ладно тебе, – сказал он. – Смотри – вот у меня так полпальца нет! – И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.
Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец культяшки, и края его чуднЫх бровей приподнялись.
– Мы просто разные, – сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился – что не так с этим Белой Ковачем? Почему он так странно себя ведет? Почти виновато – будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».
Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съёжился. И всё ещё прикрывал лицо рукой.
– Мы просто разные, – повторил Джонни. – Папа всё время мне говорит, что все люди разные... и что это ничего не значит. Он мне говорит – неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне всё равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вёл.
Бела Ковач глухо сказал:
– Но я с о в с е м другой.
– Не-а.
– Да. – Бела опять посмотрел на палец Джонни. – Я
р о д и л с я другим.
– Не-а, – снова повторил Джонни, потому что не знал, что еще сказать. Черт, он же видел, что Бела и в самом деле другой – это любой бы увидел. И у него прямо всё чесалось внутри от любопытства.
– Наконец он неловко предложил:
– Пошли пошатаемся?
– Пошатаемся?..
– Ну, погуляем. – Джонни встал и засунул нож в ножны на поясе. – Пошли, Бела. Тут много классных мест, где можно играть, – я тебе все их покажу. И дерево с дуплом, и индейский форт, и...
– Настоящий индейский форт? – глаза Белы широко раскрылись.
– Не. Мы его сами из камней построили. А ещё есть пещеры в холмах... там их целые мили! Входишь в такусенькую щёлочку, прямо не скажешь, что там что-то есть, а стены там как вот флаг на ветру, – он махнул в сторону шеста перед домом, – все в складках, волнами – розовые, зеленые, голубые и тайные проходы, и стулоктиты, и столомиты, и колодцы, где и дна не видать, сколько ни свети...
– Здорово, – проговорил Бела. – И ты меня туда отведёшь, Джонни?
– Ага, ясное дело. Пошли – только фонарик захвачу, – Джонни направился по лужайке к дому.
Бела грациозно вскочил на ноги – стальная пружина распрямилась, – и пошел следом за Джонни. Вдруг он остановился и посмотрел на высокое летнее солнце.
– Сколько времени? – спросил он.
– О... часа три, наверно.
– А далеко до пещер?
– Мили две-три.
Бела опустил взгляд на траву под ногами.
– Я должен быть дома к семи.
– Запросто. Ну, пошли, – Джонни опять повернулся к дому.
Бела последовал за ним.
– Джонни...
– Ну?
– Мне по правде обязательно нужно вернуться до семи.
– Зачем?
– Я... мне просто надо. И родители станут очень сердиться. Мы ведь не заблудимся и не уйдем слишком далеко, правда?
– Тьфу, да нет же! Я пещеры лучше всех знаю, – Джонни искоса взглянул на Белу. – А что, твои тебя не пускают гулять, если поздно? М о и меня отпускают.
– А я... я не всегда не могу поздно гулять. Только в некоторые дни.
– Почему?
– Я не могу рассказать. Но я обязательно должен прийти домой до семи.
Джонни был окончательно заинтригован. Вот новая странность!
– Не бойся. Всё будет в порядке.
Они подошли к дому.
– Подожди тут, – велел Джонни.
Бела Ковач заметил, как Джонни покрутил головой, и спросил, словно защищаясь:
– Я ведь хорошо говорю по-английски, правда?
Джонни хотел было подразнить его немного: но затем честно признал:
– Ага, да. По правде хорошо.
– Мы уже почти год живем в Америке. Мы жили в Нью-Йорке. И еще папа учил меня английскому до того, как мы приехали – меня и маму.
Джонни успел уже как следует заинтересоваться первым в его жизни иностранцем.
– То есть твой отец англичанин?
– Нет, венгр. Сначала ему пришлось самому учиться. Долго. Но он сказал, что нам придется уехать, и лучше Америки нам места не найти. Мы привезли с собой несколько картин, и папа их продал, чтобы купить ферму.
– Он у тебя что, картины рисует?
– Это дедушка. Он в Венгрии считался знаменитым художником.
– А как это – что вам п р и ш л о с ь уехать?
– Мы... ну, просто пришлось. Надо было уехать в другую страну. Так сказал папа. – Бела Ковач оглядел синее небо, дрожащий над пригорками горячий воздух, рощицы, зелёными подушками разбросанные вокруг, пыльную дорогу, которая, петляя среди холмов, вела в Гаррисвилль в тридцати милях на восток отсюда. – Хорошо, что мы сюда переехали. Нью-Йорк мне не понравился. И в Венгрии мы тоже жили на ферме.
Малиновки, перелетая с ветки на ветку, спустились совсем низко и наконец спорхнули на лужайку, где тут же принялись искать в траве букашек.
Одна из них подскакала совсем близко к Беле Ковачу, который по-прежнему сидел, подобрав ноги: в позе одновременно спокойной – и странно напоминающей о сжатой стальной пружине.
Вдруг малиновка замерла, склонила головку и уставилась на мальчика ярким глазом-бусинкой. Потом она тревожно свистнула, и обе птички что есть духу помчались прочь.
Джонни смотрел на всё это широко раскрытыми глазами.
– А мне птицы всякие нравятся, – задумчиво и немного грустно сказал Бела Ковач. – Я бы их не тронул. Я бы хотел, чтобы и я им нравился. Чтобы вообще животные нас не боя... чтобы мы им нравились.
Первый иностранец Джонни Стивенса становился всё занятнее и занятнее. И похоже, его запах был тут ни при чём.
Потому что птицы запаха почти не чувствуют.
Тут Джонни заметил кое-что еще. Бела Ковач всё ещё смотрел вслед улетевшим птицам, и Джонни понял наконец, что в лице Белы казалось ему странным с самого начала.
Ну и чудные у тебя брови, – сказал он. – Густые и посередке срослись. Прямо так через весь лоб растут.
Бела не повернулся к нему – казалось, замечание Джонни вернуло всё его стеснение. Он опустил голову и поднял к щеке тонкую руку, словно пытался загородить свои брови от Джонни.
Джонни уже жалел, что не промолчал.
– Да ладно тебе, – сказал он. – Смотри – вот у меня так полпальца нет! – И он продемонстрировал Беле палец, первая фаланга которого два года назад угодила в колодезное колесо.
Бела Ковач взглянул на гладкий розовый конец культяшки, и края его чуднЫх бровей приподнялись.
– Мы просто разные, – сказал Джонни. И вдруг осознал, что пытается утешить паренька, хотя раньше дразнил его. И опять подивился – что не так с этим Белой Ковачем? Почему он так странно себя ведет? Почти виновато – будто он чего-то стыдится и опасается, что кто-нибудь обнаружит это «что-то».
Бела сидел все в той же позе, но казался как-то меньше, точно съёжился. И всё ещё прикрывал лицо рукой.
– Мы просто разные, – повторил Джонни. – Папа всё время мне говорит, что все люди разные... и что это ничего не значит. Он мне говорит – неважно, откуда человек, неважно, как он странно выглядит, и вообще. Так что мне всё равно, что ты иностранец. И мне жаль, что Бастер так себя вёл.
Бела Ковач глухо сказал:
– Но я с о в с е м другой.
– Не-а.
– Да. – Бела опять посмотрел на палец Джонни. – Я
р о д и л с я другим.
– Не-а, – снова повторил Джонни, потому что не знал, что еще сказать. Черт, он же видел, что Бела и в самом деле другой – это любой бы увидел. И у него прямо всё чесалось внутри от любопытства.
– Наконец он неловко предложил:
– Пошли пошатаемся?
– Пошатаемся?..
– Ну, погуляем. – Джонни встал и засунул нож в ножны на поясе. – Пошли, Бела. Тут много классных мест, где можно играть, – я тебе все их покажу. И дерево с дуплом, и индейский форт, и...
– Настоящий индейский форт? – глаза Белы широко раскрылись.
– Не. Мы его сами из камней построили. А ещё есть пещеры в холмах... там их целые мили! Входишь в такусенькую щёлочку, прямо не скажешь, что там что-то есть, а стены там как вот флаг на ветру, – он махнул в сторону шеста перед домом, – все в складках, волнами – розовые, зеленые, голубые и тайные проходы, и стулоктиты, и столомиты, и колодцы, где и дна не видать, сколько ни свети...
– Здорово, – проговорил Бела. – И ты меня туда отведёшь, Джонни?
– Ага, ясное дело. Пошли – только фонарик захвачу, – Джонни направился по лужайке к дому.
Бела грациозно вскочил на ноги – стальная пружина распрямилась, – и пошел следом за Джонни. Вдруг он остановился и посмотрел на высокое летнее солнце.
– Сколько времени? – спросил он.
– О... часа три, наверно.
– А далеко до пещер?
– Мили две-три.
Бела опустил взгляд на траву под ногами.
– Я должен быть дома к семи.
– Запросто. Ну, пошли, – Джонни опять повернулся к дому.
Бела последовал за ним.
– Джонни...
– Ну?
– Мне по правде обязательно нужно вернуться до семи.
– Зачем?
– Я... мне просто надо. И родители станут очень сердиться. Мы ведь не заблудимся и не уйдем слишком далеко, правда?
– Тьфу, да нет же! Я пещеры лучше всех знаю, – Джонни искоса взглянул на Белу. – А что, твои тебя не пускают гулять, если поздно? М о и меня отпускают.
– А я... я не всегда не могу поздно гулять. Только в некоторые дни.
– Почему?
– Я не могу рассказать. Но я обязательно должен прийти домой до семи.
Джонни был окончательно заинтригован. Вот новая странность!
– Не бойся. Всё будет в порядке.
Они подошли к дому.
– Подожди тут, – велел Джонни.